Оксана Кабачек - Врата в бессознательное - Набоков плюс

Н. Л. Хрущева (чьи антиномии мы сгруппировали в Таблице № 25) отмечает, однако, что в Америке успешный и холодно-отстраненый писатель Набоков отличался бытовой непрактичностью и даже чудаковатым страхом перед незнакомыми гаджетами (выражаясь нынешним языком), и это выдавало в нем старого русского — чеховского персонажа. Описывая чету Набоковых, исследовательница употребляет слово фрики [150]; Ю. Левинг вторит ей, вспоминая американский облик Набокова — пожилого эксцентрика [77;259]. Но превзошла их курицынская характеристика: блистательный страшный фрик [74;389]. (Это была, надо полагать, оборотная, компенсаторная сторона нового американского имиджа В. В. Набокова.)

Впрочем, для друзей и домашних он оставался тем же душевным, тонко организованным, чувствительным и милым Володей, для публики — «очень важной персоной» (VIP): чопорным и преуспевающим дельцом, «эффективным менеджером», последовательно претворяющим в жизнь, как сейчас принято считать, тактики и стратегии своего писательского бизнеса.

Взрывая постулат Ф. Двиняпина об инвариантности набоковской модели (нетипичной для эпохи) «хроники неудачной попытки» [34;475] и, соответственно, героев-неудачников, Н. Хрущева утверждает, что в американских романах Набоков попытался по-своему переписать русских классиков, сделав непрактичных, безответственных и страдающих персонажей Гоголя, Толстого, Достоевского настоящими западными людьми, умеющими самостоятельно и ответственно выстраивать свою жизнь в новых и трудных условиях. И что это — важная и необходимая школа для современных русских людей, а Набоков — Пушкин XXI века [150].

Оба варианта ценностей односторонни, дефективны с точки зрения развития субъектности, и идеал заключается в их синтезе — сплаве лучших качества в личности «западного русского»:ответственного, практичного и при этом совестливого, мечтательного, рефлексивного, душевного и духовного.

Возможно ли это в принципе? Но если это было реальным в Великом Новгороде [20], то почему бы этому не стать снова былью в XXI веке? Т. о., расшифровка древней родовой травмы дает желанный образ человека будущего, и, значит, В. В. Набоков, работая с этой травмой, в последних своих произведениях, сам того не зная, двигался в правильном, «новгородском», направлении. И недаром же он считал своих любимых героев победителями [95]!

Взгляд Нины Хрущевой — эмигрантский, взгляд оттуда . А вот взгляд отсюда , поэта и журналиста Дмитрия Быкова: «Набоков все-таки определенную нацию создал. Самый популярный, самый успешный российский экспортный товар — это русский эмигрант. И вот нация русских эмигрантов Набоковым создана. Это люди, которые с достоинством несут изгнание ‹…› Пнин — идеальный русский эмигрант: благородный, сдержанный, не жалующийся, отважно противостоящий всему, никаких унижений. Вот, я думаю, что Набоков создал все-таки нацию, создал национальную культуру. И все русские изгнанники страстно любят Набокова и утешаются им. И, судя по разным обстоятельством, этой нации нет переводу, как и казацкому роду. Это тоже свое рода казачество, только такое казачество — экспортное, если угодно» [117]. (Эта мысль перекликается с замечанием философа Е. Шацкого: «сообщество эмигрантов, таким образом, должно ‹…› стать воплощением национального общественного идеала» [154;128].)

…Набоковская надменная маска (пародия на VIP) помогала жизни в Америке, но могла способствовать возникновению внутреннего конфликта — конфронтации «старого» и «нового» (а подобные конфликты, заметим, полезны для творчества)? Разве можно стыдиться переезда в Америку? Эмиграция в США из Франции на пороге гитлеровской оккупации, где Набоков, как обладатель нансеновского паспорта, не имел права на работу, а литературным трудом прокормить семью становилось все труднее, была шагом вынужденным. Переход на английский язык, во многом, тоже.

Но при такой существенной перемене жизни поменялся и человек! З. Шаховская помнила его в молодости «с не остро-сухим наблюдательным взглядом, как у Бунина, но внимательным, любопытствующим, не без насмешливости почти шаловливой». Через много лет ее поразила «какая-то внутренняя — не только физическая — в нем перемена. В. обрюзг, в горечи складки у рта было выражение не так надменности, как брезгливости, было и некое омертвление живого, подвижного, в моей памяти, лица» [79].

Серьезное обвинение; нужно защитить писателя.