Оксана Кабачек - Врата в бессознательное - Набоков плюс

Не похоже это на приписываемую автору способность «со-существовать со страхом, не противостоять ему, а ориентироваться в его координатах времени и пространства» [26;62]! Если и со-существует, ориентируется — то только для того чтобы сгинуть, убежать.

Читатели, воспринимающие Осипа Эмильевича времен «Воронежской тетради» преимущественно как трагического поэта, пожалуй, ближе к истине.

К счастью, как мы увидим дальше, во 2 части книги, талантливые литературоведы (талантливые именно как читатели?) способны через текст интуитивно выйти на важнейшие характеристики затекста (ибо между этими слоями, как мы показали ранее, есть связь).

Итак, если первый тип произведений (см. Таблицу № 5) показан во всех случаях библиотерапевтического вмешательства, то второй и особенно третий — весьма выборочно (с учетом состояния читателя-пациента, его жизненного и литературного опыта).

Интересен вопрос о сублимации-психоэлевации(проработке, «возвышении» низменных импульсов автора в процессе творчества). С учетом того, что авторский мир (ценностные установки, вкусы, пристрастия, черты характера, мироощущение и пр.) как в магическом кристалле собран в литературно-художественном произведении [60], можно построить следующую шкалу: 1) негативное содержание психики (сознания и бессознательного) не преобразовывается, не «осветляется», в таком неприглядном виде переходя в художественное произведение; 2) позитивное содержание сознания не может отменить негативные импульсы из подсознания, поэтому преобразования внутреннего мира автора в позитив не происходит; 3) негативные импульсы сознания и бессознательного частично преобразуются, обезвреживаясь эстетической формой («черное искусство»); 4) негативное содержание психики (например, мучающая автора проблема) успешно трансформируется в процессе творчества; 5) когда текущая индивидуальная психологическая проблема не тревожит автора, психотерапевтический эффект, терапия творчеством явно не прослеживаются [61], но подспудный процесс может идти: трансформируются, гармонизируются в процессе творчества другие психологические конструкты.

Лермонтовское стихотворение «Парус», часто предъявляемое нами школьникам в различных экспериментах по изучению восприятии литературно-художественных произведений неоднозначно; но не в затексте и не во взаимоотношениях текста и затекста, а в самом тексте, хрестоматийном, затертом многократными культурными повторами (название романа В. П. Катаева, известный романс А. Е. Варламова и пр.).

Смена картин напоминает клип: то парус белеет в тумане моря (в дали), потом вдруг мы видим что-то вроде шторма: «Играют волны — ветер свищет, / И мачта гнется и скрыпит…», но при этом небо и море — голубые, и солнце ярко блещет.

Почему герой-парус хочет настоящей бури, ведь он может погибнуть? Почему его жизнь ему не дорога? Рассказчик в недоумении от странного героя: «Увы! Он счастия не ищет…».

Романтическому герою Лермонтова не нужен это мир. А какой нужен? А где же он, этот идеальный мир, если герой его не ищет? Почему он отказался от путешествия в тот прекрасный мир?

Может быть, он его уже нашел — и потерял навеки? И хочет заглушить морской бурей непереносимую тяжесть на душе, какие-то трагические воспоминания?

Через восемь лет Лермонтов напишет стихотворение «Из Гете», в затексте которого скрыт ключ к пониманию подоплеки более раннего «Паруса». Там описано противоположное по смыслу событие, происходящее на том же самом месте, но позднее.

Текст и фабульный слой затекста «Из Гете» — не столько про горные вершины и уставшего путника, сколько про Бога или ангела, который спешит на помощь человеку, сражается за него и вот-вот его спасет. Ты только подожди еще, немного… Успешное сражение ангела с многочисленным противником происходит в хрустальном (стеклянном) дворце, вырубленном в скалах. В том самом дворце, который когда-то захватывали враги в затексте «Паруса» (см. Приложение № 2).

Поиск упоминаний хрустальных дворцов (помимо известной со школьной скамьи дуэли авторов «Записок из подполья» и «Что делать?», дуэли, происходившей уже после жизни Лермонтова) вывел нас на мифологические, архаические представления об Арктиде (Гиперборее) [37].

Неужели эта древняя легендарная прародина индоевропейцев [7], [36], [37] отражена в двух стихотворениях мистика-Лермонтова? Тогда понятны и безмерное одиночество героя и его непреходящая скорбь: он на чужбине, он другой и никогда не обретет здесь счастья. Воспоминание о трагедии там обесценивает его жизнь здесь . («Я здесь был рожден, но нездешний душой», — пишет он в 1831 г. в стихотворении «Желание».)