Дирк Уффельманн - Дискурсы Владимира Сорокина

Выстраивая «Манарагу» как повествование от первого лица, Сорокин преобразует реакционную критику современности, цифровизации, транскультурализма и глобализма в парадоксальный библиофильский подход к истории литературы и интертекстуальности. Антиглобалистское и антимодернистское мировоззрение главного героя смыкается постисламистской дистопией, лежащей в основе сюжета. Однако протагонист, как и в целом борьба с прогрессом — технической воспроизводимостью и транскультурализмом, — которую ведет международная мафиозная группировка «Кухня», готовящая на книгах, терпит поражение. В финале «Манараги» Геза подвергается процедуре промывания мозгов, в ходе которой ему вживляют доступ в интернет, в результате чего его прежняя литературоцентричная система ценностей оказывается перевернута 1299. Ирония заключается в том, что от его библиофильского сопротивления современности не остается и следа. Финал романа, изложенный от лица Гезы после промывания мозгов, строится на «нарративной акробатике: вклеивании ложного хеппи-энда в поток речи рассказчика» 1300.

Но не только пессимистичный финал позволяет читателям дистанцироваться от антитранснациональных идеологий и фобий, которые воплощает фигура рассказчика. Сам сюжет «Манараги» доказывает несостоятельность идеологических постулатов протагониста. Постоянные разъезды Яснодворского наглядно доказывают, что постдистопический мир 2037 года — мир транснациональный и транскультурный. Как и большинство персонажей романа, Геза — киборг, и он активно пользуется имплантатами, обеспечивающими ему выход в интернет. К тому же рассказчик— полиглот 1301 и по роду деятельности должен постоянно путешествовать 1302. Он непрерывно странствует на просторах от Норвегии до Японии и напоминает туриста-фланера (еще одна аллюзия к Беньямину, на этот раз к его неоконченным «Пассажам» [Passagenwerk]): «Я одет как старомодный турист <...>» 1303. На пути Гезы Сорокин разбрасывает обрывки информации для туристов, собранной во время собственных путешествий, будь то отель на Хоккайдо 1304, лютефиск в Бергене или старое кладбище в Пассау 1305. Транскультурный автор, попеременно живущий то в подмосковном доме, то в берлинской квартире, в этом отношении наделяет своего героя некоторыми автобиографическими чертами. В тексте мелькают намеки, свидетельствующие о том, что Сорокин не понаслышке знаком с берлинским районом Шарлоттенбург 1306.

Эксклюзивистское мышление рассказчика, рассуждающего в категориях русской культуры и национальной литературы, в постдистопическом мире 2037 года явно неуместно. В «Манараге» русские почти вымерли после утраты советской империи и дробления постсоветского пространства на множество маленьких государств (почти как в «Теллурии»): «<...> потеряв свой мір, русские быстро ассимилировались» 1307. Непривычное написание слова «мір» в этой фразе — язвительный намек на основанный в 2007 году фонд «Русский мир», неоимпериалистические амбиции которого потерпели крах во время украинского Евромайдана 2013-2014 годов. В 2037 году русский язык можно услышать лишь изредка, а у так называемых русских книгосжигателей нерусские имена, такие как Альвизо и Беат 1308. Единственный шеф-повар со стереотипным русским именем Иван оказывается украинцем из Квебека1309. А сам рассказчик, Геза Яснодворский, при всей своей любви к русской литературе, представляет собой яркий пример смешанного — еврейско-литовско-белорусского — происхождения 1310, родился в Будапеште 1311 и вырос в Пассау.

На международном профсоюзном съезде «Кухни» выясняется, что немецкие «повара» готовят только на французской или ирландской литературе1312. Это открытие опровергает националистические предрассудки Гезы, убежденного, что русские должны готовить на русской классике — даже если в лингвистическом, культурном или этническом смысле они давно уже никакие не русские. В «Манараге» Сорокин парадоксальным образом использует профессионального кочевника и по сути космополита, чтобы показать совершенно устаревший, антитранскультурный взгляд на мир. Поэтому «Манарага» — образец парадоксальной мировой литературы. Кроме того, библиофил Геза сам сжигает и уничтожает книги — аспект, который не следует упускать из виду ради литературоцентричных трактовокІЗІЗ. Это дает Сорокину основание развенчать структурный консерватизм и медийный анахронизм как «киберфашизм» 1314.

В «Манараге» Сорокин не выступает в защиту наивной ностальгии по старым медиа, как он сделал в предисловии к литературному выпуску журнала Esquire в августе 2016 года1315. Галина Юзефович в рецензии на роман 2017 годаІЗІб пошла по ложному следу, сославшись на статью Сорокина для Esquire в доказательство того, что устами Гезы говорит сам автор. Гезу едва ли можно назвать даже «печальным автопортретом самого Сорокина» 1317, и Сорокин в «Манараге» уж явно не «традиционалист» и не «консерватор», какого видит в нем Лев Данилкин, заявивший, что писатель «хуже большинства алармистов, которые в середине нулевых принялись наводнять литературу антиутопиями» 1318. Наоборот, фантазия Сорокина, в духе киберпанка рисующего мировую элиту, путешествующую ради развлечения, трансгуманистических киборгов и футурологические машины, дает возможность остраненно взглянуть на политический алармизм (как у Саррацина) и политически мотивированные литературные дистопии (как у Уэльбека).