Дирк Уффельманн - Дискурсы Владимира Сорокина

Имя главного героя читатель узнает из выданного ему разрешения на выезд за пределы СССР (до конца перестройки рядовые граждане не могли поехать за границу) — оно приведено на первой странице повести и больше напоминает тюремный приговор:

РАЗРЕШЕНИЕ

Сорокину Владимиру Георгиевичу, 7.8.1955 г. рождения, русскому, беспартийному, разрешается беспрепятственный выезд из СССР в Германскую империю для проведения летнего отпуска (28 суток) в концентрационном лагере города Дахау548.

Разрешение на выезд вымышленный Владимир Сорокин достает с большим трудом: «Все со страшными муками, напряжением. И унижением. Мегатонны унижения»549. Беспрерывное унижение и память о страданиях людей в советском государстве представлены как узаконенный террор с пафосом, характерным для диссидентской литературы:

Уже полвека мы без ног, нас бьют, а мы встаем, нам мочатся в лицо, как мочился мне Николай Петрович на первом допросе, а мы утираемся550.

Афористичная фраза «нам мочатся в лицо» в грубой форме отражает распространенные жалобы на незаконные вызовы на допросы в милицию, КГБ или суд. Через такое же унижение герой проходит, когда, путешествуя поездом, пересекает две государственные границы — советско-польскую и (безо всякой необходимости) австро-германскую.

Однако восприятие жертвой окружающей действительности меняется, как только герой прибывает в вымышленный действующий концлагерь Дахау 1990 года. Сорокин переворачивает ключевой для советского человека принцип отношения к миру: «„Заграница" всегда олицетворяла рай, адом же был [советский] концлагерь»551. Герой «Месяца в Дахау», наоборот, отправляется в лагерь за рубеж — и наслаждается этой поездкой: ему мил «запах ЛАГЕРЯ, святой, родной, дорогой»552. Живя в образцовом нацистском концлагере, герой упивается «вином наслаждения»553. Лагерные пытки воплощаются в стереотипные немецкие образы двух героинь «Фауста» (1790/1832) Гете: «ОНА, двухголовая женщина в черной гестаповской форме. Моя Адская Прелесть, слева — Маргарита, справа — Гретхен»554, — наделенных к тому же чертами многих «сильных женщин» мировой литературы555, в том числе булгаковской Маргариты. Маргарита и Гретхен — два лика Януса в женском обличье, члены СС, сочетающие в себе два извращения — мазохизм и садизм: «Непреклонность захермаз охов ской Ванды, расторможенность садовской Жюстины»556. Для советских граждан необходимость подвергаться пыткам в неонацистском лагере закреплена незыблемым авторитетом Владимира Ильича Ленина:

НЕ

НАДО

НЕНАДО

НЕНАДОНЕ

НАДОНЕНАДО

НЕНАДОНЕНАДОНЕ НАДОНЕНАДОНЕНАДО НЕНАДОНЕНАДОНЕНАДОНЕ НАДОНЕНАДОНЕНАДОНЕНАДО НЕНАДОНЕНАДОНЕНАДОНЕНАДОНЕ НАДОНЕНАДОНЕНАДОНЕНАДОНЕНАДО НЕНАДОНЕНАДОНЕНАДОНЕНАДОНЕНАДО НЕНАДОНЕНАДОНЕНАДОНЕНАДОНЕНАДОНЕ НАДОНЕНАДОНЕНАДОНЕНАДОНЕНАДОНЕНАДО ПРОТИВИТЬСЯГНОЙНОБЕЗУМНОМУР АЗЛАГАЮЩЕМУ СЯКРОВАВОЙСПЕРМОЙНАСИЛИЯХУЮ-ТОТАЛИТАРИЗМА.АНАДОУМЕТЬОТДАВАТЬСЯЕМУСНА-СЛАЖДЕНИЕМИСПОЛЬЗОЙДЛЯОБЩЕГОДЕЛА В. И. ЛЕНИН557

Фантасмагорический «мазохистский отпуск», проведенный главным героем в Дахау, разбит на двадцать пять фрагментов, в каждом из которых описано его пребывание в одной из двадцати пяти пыточных камер; эта часть повествования изобилует сценами жестокости, секса, вынужденного каннибализма, дефекации, а также многочисленными литературными реминисценциями. В первой камере «Владимира Сорокина» «всего лишь» избивает стеком его немецкая «возлюбленная» («любовь моя»), она сдирает у него ногти и заставляет его их съесть558. Куда более гротескно выглядят пытки в камерах 6 и 20, где альтер эго автора приходится пожирать человеческую плоть — русской девочки559 и еврейского мальчика560. В седьмой камере герой подвергается анальному изнасилованию со стороны немецкой овчарки561, а в камерах 9 и 10 его насильно кормят, затыкая ему анус и не оставляя иного выбора, кроме как в конце концов испражниться на фотографию своей покойной матери562, что отсылает сразу к двум выражениям — относительно безобидному «насрать мне на это» и самому распространенному матерному ругательству «ёб твою мать». Некоторые пытки — аллюзии на страдания Христа (камера 15) и христианских мучеников (камера 24): «Владимира Сорокина» распинают на кресте «как Петра», то есть вверх ногами563. Череда фантасмагорических пыток и связь с традиционными христианскими представлениями о святости страдания позволяют назвать «Месяц в Дахау» вторым — после «Тридцатой любви Марины» — «текстом жертвы» в творчестве Сорокина.