Владимир Бахмутский - В поисках великого может быть

Если в «Чайльд-Гарольде» Байрон, с одной стороны, изображает разочарованного героя, а с другой – бунтующий народ, то в «Конраде» это соединилось в одном герое. Он разочарован, и он бунтует. Этот бунт неотделим от разочарования. Но если Чайльд-Гарольд – скиталец, то Конрад – изгнанник. Быть изгнанным для него означает быть избранным. Мы не знаем его прошлого, которое окружено тайной – это вообще характерная особенность романтических поэм Байрона:

Хоть голос тих, а облик прям и смел,

В нём что—то есть, что скрыть бы он хотел.

Лица увидев резкие черты,

Ты и пленишься, и смутишься ты.

Как будто в нём, в душе, где мрак застыл,

Кипит работа страшных, смутных сил.

<���…>

В его ухмылке виден дьявол сам… (418)

(Песнь первая, IХ)

И всё ж не для того родился он,

Чтоб возглавлять отринувших закон:

Был чист, пока не начал он свои,

С людьми и Вседержителем бои;

< …>

Был слишком горд, чтоб жизнь влачить, смирясь,

И слишком твёрд, чтоб пасть пред сильным в грязь;

Достоинствами собственными он

Стать жертвой клеветы был обречён,

<���…>

Внушая страх, оболган с юных лет,

Стал другом Злобе, а Смиренью – нет.

Зов Гнева счёл призывом Божества,

Мстить большинству за козни меньшинства. (419)

(Песнь первая, ХI)

Конрад считает, что все вокруг в каком-то смысле преступники, и для него лучше быть пиратом, чем жить в несправедливом обществе. Это дает ему внутреннюю свободу. Как говорит Байрон, «он для добра был сотворен, но зло к себе, его коверкая, влекло…». Это способ самоутверждения героя. Бунт для него не средство, а смысл: только бунтуя, он утверждает собственную личность. Он говорит миру: нет.

Конрад был рождён для добра, отсюда его жажда чистоты. Зло мира – это то, против чего он прежде всего протестует. Но в его «нет» ощутима потребность в «да». Вообще, это черта романтического героя: разрыв между реальным миром и идеальными представлениями. Мы видели это в новеллах Гофмана, но его герой – мечтатель, он принимает реальность, оставаясь при этом в своем собственном воображаемом мире. А герой Байрона – человек действия, ему нужно что-то совершить в самой действительности, и потому он приходит к бунту.

Это качество Конрада находит выражение в его любви к женщине.

Никто не создан целиком из Зла,

И в Конраде благая страсть жила;

Считал он чувства, жгущие сердца,

Достойными ребёнка иль глупца;

Но эта страсть была его сильней,

И даже в нём: Любовь – названье ей!

Любовь – без перемен и без измен… (420)

(Песнь первая, ХII)

В поэме две героини. Кстати, два полярных женских образа было и у Гофмана: Вероника и Серпентина. Однако в поэме Байрона всё по-другому. Женские образы точно выражают разные стороны души самого героя. Медора – это идеальная женщина романтизма. Кроме того, это европейская женщина, герой её любит, она должна заменить ему Бога.

«…Как странно, Конрад: нежен ты со мной –

А на людей, на мир идёшь войной!»

– говорит она Конраду.

« Да, я таков – но жалит, мстит змея,

Задетая подошвой бытия.

Надежда – лишь в любви, что даришь ты,-

Ведь я лишён Всевышней доброты.

Но я судом обычным не судим:

Любовь к тебе – одно с враждой к другим…» (421)

(Песнь первая, ХIV)

А вторая героиня – Гюльнар – выражение его мятежного духа. И, что характерно, это восточная женщина.

Но любовь Корсара к Медоре обречена. В сущности, это любовь героя к его собственному идеальному «Я». Эта тема особенно ярко выражена в творчестве Лермонтова. Вообще, Лермонтов гораздо ближе к Байрону, чем Пушкин. Недаром он говорил о себе: «Нет, я не Байрон…» Если человек утверждает, что он не Байрон, значит, он чувствует, что «почти Байрон». Так вот, к чему я это говорю. Лермонтов переводил известное стихотворение Гейне «Сосна», и перевод получился странный. Дело в том, что в немецком оригинале использовано слово мужского рода: у Гейне это «он», который влюблён в «неё», пальму, что вполне обычно. Кстати, когда Тютчев обратился к тому же самому стихотворению, он перевёл слово правильно – кедр. «Он», кедр, любит «её», пальму. А Лермонтов перевёл слово как «сосна», потому что у него пальма – это второе «Я» сосны – то, чем она могла бы быть. В стихотворении Лермонтова эта мысль довольно прямо выражена: