Елена Капинос - Поэзия Приморских Альп. Рассказы И. А. Бунина 1920-х годов

Самый очевидный подтекст из Жуковского – это стихотворение «Лалла Рук», в котором из-за вполне явленного герою облика молодой женщины встает ангелоподобный «призрак» – «гений чистой красоты», «обитающий» не с нами, не в нашем мире, но вдохновением «животворящий» земной мир.

Все это очень похоже на сюжет «Позднего часа», а «восточные», экзотические мотивы «Лалла Рук» слегка подсвечивают восточные темы Бунина, которые становятся у него все настойчивее от раннего к позднему периоду. Находясь во Франции, Бунин еще острее, чем на родине, ощущает Россию азиатской страной, история которой исходит из древности монгольского ига («Мост… окаменевший от времени… гимназистом я думал, что он был еще при Батые» (7; 37)) и заканчивается в огне «азиатчины» («глаз отвык от России; еще раз с ужасом убедился, какая мы Азия, какие монголы!» [276]).

Второй довольно явственный подтекст – «Сказка о царе Берендее», где Иван-царевич и Марья-царевна, убегая от Кощея, обращаются то речкой с мостиком, то дремучим лесом, то церковью с монахом. Топографические метаморфозы «Сказки…» напоминают ландшафт «Позднего часа» с его мостами, садами, кладбищенской рощей и церквями, а также повороты излюбленных бунинских сюжетов, среди которых есть и погони («Баллада», «Волки»), и сказочный автоперсонаж «Иван» с реальным именем Бунина («Иоанн Рыдалец»). Заключительная часть сказки Жуковского повторена во всем сюжете «Позднего часа»: Иван-царевич из «Сказки…» видит перед собой неизвестно откуда взявшийся чудесный город:

Рискуя не вернуться обратно из этого волшебного места («Заехать нетрудно, да трудно / Выехать будет…») и предать забвению все, что лежит за его пределами, Иван-царевич все-таки входит в «город прекрасный», а Марья-царевна, обернувшись «белым камнем», ждет его возвращения («ступай, а я здесь останусь / Белым камнем лежать у дороги»). Так и героя «Позднего часа» белым камнем у дороги ждет его возлюбленная: ей обещана встреча «в будущей жизни» (7; 41).

Многослойный подтекст из Жуковского проявляет некоторые новые черты и в географии «Позднего часа», ведь с этими, родными для Бунина, местами пусть и не напрямую, но связана биография Жуковского: его отец, помещик А. И. Бунин, владел имением Мишенское (где и родился Жуковский) в Тульской [278]и землями в Орловской губернии, к которой в XIX в. относился Елец. В «Позднем часе» с удивительной точностью изображен реальный, доныне сохраняющий свой прежний облик город, но одновременно это сказочно-литературное и будто бы заколдованное место, в котором хранится часть души и героя рассказа, и его автора.

Кажется, что для характеристики поэтики важно разглядеть два тематических центра в рассказе «Поздний час»: один сопряжен с городом, другой – с героиней. И героиня, и город – создание мечты рассказчика, картина его памяти и воображения. Эта картина образует отдельный мир, с удвоениями, умножениями пространств и мотивов, со сложной временной и модальной структурой; окутанный смертью и уже погибший в огне мир, куда вписана история России первой половины XX в.

Целая череда текстов или отдельных их фрагментов, связанных между собой одними и теми же мотивами, формулами наподобие поэтических, была подвергнута рассмотрению в данной главе, но кратко сформулировать какой-то единый и магистральный танатологический сюжет, характерный для Бунина, конечно, не удастся. Это слишком обширная тема, компрессирующая в себе большой смысловой масштаб в минимальном словесном объеме, обусловленном краткостью формы бунинских рассказов и высокой мотивной повторяемостью в них. Пожалуй, не трудно будет указать на контрасты: в рассказе «Огнь пожирающий» представлен французский вариант смерти и похорон – «геенна огненная», а в противоположном «Огню…» по интонации и эмоциональному облику «Позднем часе» – элегическое свидание на небесах. В «Аглае» приоткрыта трагическая историософия Бунина, предчувствовавшего накануне революции погружение своей родины в чарующие бездны довременной, языческой расхристанности, уничтожающей красоту, повелевающей ей истлеть, в «Позднем часе» красота возвращается, но это замершая элегическая красота уже испепеленного, исчезнувшего мира, сохранившаяся в призрачном, неустойчивом, но нетленном облике.