Сергей Артамонов - История зарубежной литературы XVII―XVIII вв.

Перед нами бунт человека. Человек осмелился заявить Богу протест, отказаться от смирения! И это в «священной» книге, канонической книге двух церквей, — иудейской и христианской. В философском плане — это бунт против законов и установлений природы и общества. Иов громит вселенское зло. Он обвиняет Бога, и, надо сказать, обвинения эти очень убедительны: «У сирот уводят осла», «Бедных сталкивают с дороги», «Нагие ночуют без покрова и без одеяния на стуже», «В городе людистонут, и душа убиваемых вопиет, и Бог не воспрещает того». Десятками страстных стихов Иов корит Бога, пока тот, разгневанный, не «возгремел» ему «из бури»: «Ты хочешь ниспровергнуть суд Мой, обвинить Меня, чтобы оправдать себя?»

Как же, однако, защищается Бог? Какие доводы приводит он, чтобы отвести от себя обвинения Иова? «Такая ли у тебя мышца, как у Бога? И можешь ли возгреметь голосом, как он?» Как видим, аргумент не сильный. У «ветхозаветных» авторов не нашлось красок, чтобы обелить своего бога, правда, он достаточно ярко говорит о красоте сотворенного им мира, о своем могуществе, постоянно спрашивая Иова, мог ли бы он совершить подобное. Но почему он, Бог, допустил вселенское зло, читатель «Книги Иова» так и не узнает. У Бога не нашлось ответа на этот вопрос. В конце своей речи «из бури» он высокомерно спрашивает у Иова: «Будет ли состязующийся со Вседержителем еще учить? Обличающий Бога пусть отвечает Ему». Иов поник головой: «Что я буду отвечать тебе? Руку мою полагаю на уста мои». И удовлетворенный Бог возвратил Иову все отнятое у него и даже удвоил его богатства, и умер Иов в глубокой старости, «насыщенный днями».

Экспозиция «Книги Иова» сохранена в «Прологе на небесах» у Гете, но проблематика здесь иная. Речь идет уже о нравственной стойкости человека, о его способности противостоять низменным инстинктам.

Как и в книге об Иове, в гетевском «Прологе на небесах» Бог предлагает испытание. Пусть попытается Мефистофель совратить Фауста, пусть убьет в нем высокие порывы, низведет до уровня животного:

Бог не верит в победу Мефистофеля, но все же разрешает ему совращать Фауста. Беды большой не будет. Пусть бес терзает, волнует, беспокоит человека, не дает ему расслабиться в самодовольстве и лени. Наши страсти, увлечения, а их и олицетворяет в данном случае бес Мефистофель, приносят нам страдания, влекут порой в сторону от верного пути, но они же и поддерживают в нас вечный огонь жизнедеятельности. И наконец, обращаясь к архангелам, а они в этой сцене славят гармонию мира, Бог, как добрый отец (ведь он — сама Природа), называет их детьми мудрости и милосердия, назначает им в славный удел созерцать и любоваться этой чудесной гармонией мира, видеть мир в вечном движении, в борьбе, страданиях, мыслить и понимать его.

Фауст и Мефистофель.В философии Гете идея диалектического единства противоположностей является, пожалуй, одной из главных идей. В борьбе противоречий созидается гармония мира, в столкновениях идей — истина. Поэт постоянно напоминает нам об этом. (В дни Гете, как известно, создавалась диалектика Гегеля.) Два героя произведения немецкого поэта — Фауст и Мефистофель — наглядно демонстрируют это диалектическое родство положительного и отрицательного начал.

Рожденный суеверной народной фантазией, образ Мефистофеля в произведении Гете воплощает в себе дух отрицания и разрушения.

Мефистофель многое разрушает и уничтожает, но он не может уничтожить основное — жизнь:

В сущности, он тоже созидает через отрицание:

Н. Г. Чернышевский оставил глубокомысленные суждения об этом персонаже. «Отрицание, скептицизм необходимы Человеку, как возбуждение деятельности, которая без того заснула бы. И именно скептицизмом утверждаются истинные убеждения». Поэтому в споре Фауста и Мефистофеля, а они постоянно спорят, нужно всегда видеть некое взаимное пополнение единой идеи. Гете не всегда за Фауста и против Мефистофеля. Чаще всего он мудро признает правоту и того и другого.

Вкладывая в свои образы высокие философские иносказания, Гете отнюдь не забывает о художественной конкретности образа. В Фауста и Мефистофеля вложены определенные человеческие черты; поэт обрисовал своеобразие их характеров. Фауст — неудовлетворенный, мятущийся, «бурный гений», страстный, готовый горячо любить и сильно ненавидеть, он способен заблуждаться и совершать трагические ошибки. Натура горячая и энергичная, он очень чувствителен, его сердце легко ранить, иногда он беспечно эгоистичен по неведению и всегда бескорыстен, отзывчив, человечен. Пушкин «В сценах из Фауста» вложил в него черты романтической пресыщенности. Это — Онегин, скучающий, рано познавший наслаждения и рано ощутивший оскомину. Он уже ничего не ищет, ничего не хочет, живет зевая. В нем есть что-то от гетевского Мефистофеля. Фауст же Гете не скучает. Он ищет. Ум его в постоянных сомнениях и тревогах. Страдания Фауста суть пытливое, придирчивое, страстное стремление к истине. Фауст — это жажда постижения, вулканическая энергия познания. Фауст и Мефистофель — два антипода. Первый жаждет, второй насыщен, первый алчен, второй сыт по горло, первый рвется по-монтеневски au délà («за пределы»), второй знает, что там нет ничего, там пустота, и Мефистофель играет с Фаустом, как с неразумным мальчиком, смотря на все его порывы как на капризы, и весело им потакает — ведь у него, Мефистофеля, договор с самим Богом.