Джордж Стайнер - Толстой и Достоевский. Противостояние

Но во всех романах Толстого его мнение выражено недвусмысленно: театр ассоциируется со снижением морали. И в «Войне и мире», и в «Анне Карениной» опера служит площадкой, где совершаются моральные и психологические кризисы в жизни героинь. Именно в оперных ложах мы видим и Наташу, и Анну (подобно Эмме Бовари) в тревожном и двусмысленном свете. С точки зрения толстовского анализа, опасность возникает там, где зрители забывают об искусственности и ненатуральности природы спектакля и проецируют на свои жизни фальшивые эмоции и мишуру сцены. Рассказ о Наташином посещении оперы в Пятой части Второго тома «Войны и мира» — это сатира в миниатюре:

«На сцене были ровные доски по середине, с боков стояли крашеные картины, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что-то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых, в обтяжку, панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками».

Намеренная насмешка очевидна: с такой интонацией недалекий зритель пересказывал бы немой фильм. Наташа сначала реагировала «правильно»: «Она знала, что все это должно было представлять, но все это было так вычурно-фальшиво и ненатурально, что ей становилось то совестно за актеров, то смешно на них». Но постепенно черная магия театра вводит ее «в состояние опьянения. Она не помнила, что она и где она и что перед ней делается». В этот момент появляется Анатоль Курагин, «слегка побрякивая шпорами и саблей, плавно и высоко неся свою надушенную красивую голову». Нелепые персонажи на сцене «стали тащить прочь ту девицу, которая прежде была в белом, а теперь в голубом платье». Таким образом, происходящее в опере пародирует задуманное Курагиным похищение Наташи. Позднее на сцене в танце «мужчина с голыми ногами стал прыгать очень высоко и семенить ногами. (Мужчина этот был Duport, получавший 60 тысяч в год за это искусство)». Толстой раздражен как суммой, так и нереальностью происходящего. Но Наташа «уже не находила этого странным. Она с удовольствием, радостно улыбаясь, смотрела вокруг себя». Ближе к концу спектакля ее способность различать окончательно сходит на нет:

«Все, что происходило перед ней, уже казалось ей вполне естественным; но за то все прежние мысли о ее женихе, о княжне Марье, о деревенской жизни ни разу не пришли ей в голову…»

Ключевое слово здесь — «естественное». Наташа перестает отличать подлинную природу, «деревенскую жизнь» вместе с ее нравственным здоровьем, от фальшивой природы на сцене. С этого момента и начинается капитуляция Наташи перед Курагиным.

Второй акт этой полутрагедии тоже связан с искусством драмы. Анатоль продолжает свои назойливые ухаживания на вечере у княжны Элен в честь прославленной трагической актрисы мадемуазель George. Последняя декламирует «по-французски какие-то стихи, где речь шла о ее преступной любви к сыну». Аллюзия на «Федру» Расина неточна, но общий настрой очевиден. Стилизованность и инцестуальная тематика «Федры» делают ее для Толстого глубоко «противоестественной». Но Наташа во время декламации чувствует себя «в том странном, безумном мире… в котором нельзя было знать, что хорошо, что дурно…» Драматическая иллюзия губит нашу способность к нравственному различению.

В «Анне Карениной» ситуация иная. Отправляясь в оперу на бенефис Патти, Анна бросает вызов обществу на его самой сакральной территории. Вронский осуждает ее действия, и мы впервые замечаем, что его любовь утратила свежесть и ощущение таинства. Более того, он смотрит на нее сквозь ту самую линзу светских условностей, которым она пытается противостоять. Анну жестоко оскорбляет мадам Картасова, и, хоть вечер и завершается примирением с Вронским, будущая трагедия уже предопределена. Ироническая сила этой сцены — в самой обстановке: общество осуждает Анну Каренину именно в том месте, где оно более всего пошло, претенциозно и погрязло в иллюзии.

Толстому не давал покоя именно элемент иллюзии в театре. Статья «О Шекспире и о драме» — лишь одна из ряда его попыток обращения к этому вопросу. Он старался понять истоки и природу театральной иллюзии, найти различие между ее разновидностями. Кроме того, он хотел, чтобы сила театрального мимесиса была посвящена воспитанию реалистического, нравственного и, в конечном счете, религиозного видения жизни. Основная часть его текстов на эту тему сухи и саркастичны, но они проливают свет на романы Толстого и на разницу между эпическим и театральным духом.