Дмитрий Кленовский - «…Я молчал 20 лет, но это отразилось на мне скорее благоприятно» - Письма Д.И. Кленовского В.Ф. Маркову (1952-1962)

Помаленьку пишу. В № 31 «Граней» пойдет сразу пачка моих новых стихов [144].

Сердечный привет!

Искренне Ваш Д. Кленовский

октября <19>56

Дорогой Владимир Федорович!

Рад был узнать, что Вы на некоторое время из учителя становитесь учеником, не потому, конечно, что Вам надо не учить, а учиться, а потому, что это учение станет ступенью к более интересной, глубокой, творческой работе, чем Ваша нынешняя. От всего сердца желаю Вам удачи!

Не огорчайтесь выпадами Адамовича! [145]Достаточно прочесть книгу Глеба Струве [146], чтобы увидеть, сколько несправедливейших приговоров вынесла неблагодарная эмигрантская критика лучшим своим писателям (Сирину — Набокову, например [147]). Но, говоря откровенно, Вы немного и сами виноваты… В результате Вашего литературного задора и темперамента (за которые я Вас как раз люблю) Вы, ну, как бы сказать: немного перерезвились, что ли. Афоризмы — вещь ответственная, они разрешены лишь авторам сугубо маститым; молодежи их не прощают, даже если ее афоризмы не хуже, чем у мэтров. Вы себя поэтому сами поставили под удар [148]. Те же мысли, но высказанные не афористически, а подробно и с мотивировкой — были бы приняты совсем иначе. Первая реакция Адамовича и других была примерно такая: ишь ты какой, молоко на губах не обсохло, а уже с афоризмами выступает! Сама форма предопределила отношение к сказанному Вами. И, пожалуй, лучше избегать этой формы высказывания своих мыслей (иногда чрезвычайно интересных), чтобы, так сказать, не дразнить гусей.

Что Вам теперь «совестно показаться на люди» (как Вы выразились), то это уж совсем напрасно! Тогда и Сирину-Набокову надо было уже 30 лет тому назад перестать писать! Вы столь талантливы (и притом многообразно талантливы), что пара комариных укусов никак не должна на Вас влиять. Это было бы непростительным малодушием!

Что касается приемов нашей критики, то об этом можно говорить без конца и никакого письма на это не хватит. Скажу только, что раздражают они меня давно, и притом без личного повода, ибо меня критики пока что не обижали. Но я обижался и за других, и за поэзию вообще. Я никак не любитель «журнальных сшибок», но какая-то померанцевская капля переполнила мою душу, и я не удержался (мою статью в «Н<���овом> р<���усском> с<���лове>» [149]Вы, наверное, читали). Теперь предстоит, конечно, быть ответно искусанным…

Глеб Струве, судя по его письмам, тоже сильно уязвлен отзывом Гуля о его книге [150]. До меня газета еще не дошла, и я сужу по кратким из нее выдержкам. Но сразу же в глаза бросается общий злобный и враждебный ее тон. Несомненна ее «мстительная» подоплека, вызванная тем, что Г<���леб> С<���труве> вспомнил в своей книге сменовеховское прошлое Гуля, о котором он предпочитает не вспоминать. Что касается фактических деталей статьи, то если Гуль, как пишет Струве, в числе якобы несправедливо неупомянутых им писателей назвал, да еще именуя его «поэтом», Эфера [151]— то дальше идти, право, некуда! Я случайно этого Эфера знаю, ибо во время войны и после он жил в Германии и одно время я даже с ним переписывался. М. б., и Вы его знавали или о нем слыхали? Кроме этого псевдонима он писал еще под именами Росинский и Ивоима (настоящая фамилия его Афонькин). «Известность» приобрел он в дипийских послевоенных лагерях тем, что немцы называют Schundliteratur [152]— романчиками, где (для примера) повествуется о скрещении обезьян с остовками в гитлеровских кацетах. Перебравшись в Америку, сей муж молчал лет 6–7 и лишь сейчас опять впервые объявился с рецензией [153] в № 44 «Нов<���ого> журнала». Упоминать о нем в книге об эмигрантской литературе было бы, в сущности, неприлично. Это очень напористый, нагловатый парень и, вероятно, понравился Гулю, взявшему его себе под крылышко. Г<���леб> С<���труве> написал мне именно об Эфере, ибо во время нашей встречи этим летом у нас зашел о нем разговор.

Я пробовал устроить стихи Моршена в «Рифму» и вел по этому поводу долгие переговоры с Сергеем Маковским. Последний сперва пообещал, затем долго и упорно отмалчивался и уклонялся от ответа на мои повторные напоминания и лишь недавно, прижатый к стенке, сообщил, что он, мол, очень старался, неоднократно говорил о Моршене с Ир<���иной> Яссен, но уговорить издать его не сумел. Уверяет, что я преувеличиваю его роль в издательстве и что от него там ничто не зависит… Я ему не верю и сомневаюсь, говорил ли он вообще с Яссен о Моршене (что она может против него иметь?). Это лишь eine faule Ausrede [154], а настоящая причина кроется, вероятно, в том, что Моршен парижанам не созвучен. Последнее, что я мог сделать, это «клюнуть» за это «Рифму» в моей статье. Моршену я обо всем этом недавно написал. Очень жалею, что ничего не вышло, ибо отсутствие сборника стихов Моршена я ощущаю как некую несообразность, с которой надо как можно скорее покончить. Печально, что Моршен сам очень индифферентно относится к этому вопросу.