Акилино Рибейро - Современная португальская новелла

Женщины работали, работали, работали отдельно от мужчин. Мало-помалу пропадало желание: в камере гигиены и умственной декомпрессии был коридор со светящимися стенами; изо дня в день там стерилизовали мужчин и женщин. Мужчины были жирны как боровы, а женщины сухи как палки. Им, усталым импотентам, оставался только короткий сон со снотворным и — работа, работа.

Дороги поросли травой, асфальт потрескался. Даже бетонированное покрытие — в Масасе был экспериментальный участок дороги, единственный на всю страну, — рассекли ужасные трещины. Транспорт исчез. Оставшиеся грузовики ржавели. В газетах не было необходимости, Жизнь вокруг фабрики стала совершенно изолированной и полностью обособленной.

Сотни рабочих, шеренгами по четыре, выходили из главных ворот и останавливались перед фабрикой. По сигналу строились, по сигналу расходились по домам. Ужинали консервами, не отрывая глаз от телевизора. Им показывали огромное количество фильмов о давно вымерших животных и растениях. Ужин завершался поглощением пяти литров воды — для нормального функционирования почек. Засыпали со снотворным. Резкий сигнал побудки, построение и — маршем — в задние ворота, в камеру гигиены и умственной декомпрессии.

Они старели. Детей не было. Женщинам, по каким-то причинам не поддававшимся стерилизации, делали аборт. Медленно-медленно деревня, эта страна, этот мир обезлюдели. Оставшиеся уже не смотрели друг другу в лицо, они избегали друг друга.

Наконец на фабрике остался один-единственный рабочий — огромное существо весом в 120 килограммов, смутно помнившее, что его номер состоит из семи цифр и начинается то ли на три, то ли на пять, а может быть, и на пятьдесят семь. Он получил приказ уйти с фабрики в полдень — в этот час фабрика закроется навсегда. Он вышел из ворот на площадку перед фабрикой и, дождавшись сигнала, пошел домой.

Фабрика прекратила свое существование.

Рабочий смотрел телевизор и вдруг вспомнил: он — нечто большее, чем номер 597 532. Он — Лусиано Г., 64 года, вдовец, лесник. И вдруг он почувствовал желание, молодую силу. Правая рука потянулась к ширинке. Кадр на экране превратился в миллионы бессмысленных параллельных линий, белых, черных, серых. Он позвал жену:

— Лусиана!

Много лет назад ее убила фабрика. Позвал дочь:

— Лусинья!

Фабрика погубила и ее. Позвал сына:

— Лусьяниньо!

Его тоже погубила фабрика.

Он обернулся. Подошел к окну. Трещины на дороге затянулись. Вдалеке он увидел позорный столб. И подъехал первый автомобиль. Целая семья. Лусиано слышал, как они говорят, но некоторых слов не понимал. Он распахнул окно и, во весь рот улыбаясь приезжим, вне себя от радости закричал:

— Кукимпровтакаое постмасум!

Приезжие ошеломленно смотрели на него: они-то думали, что здесь живут люди. Подхватив чемоданы, они уехали.

Старый лесник отчаянно крикнул им вслед:

— Крофтве йайфут гойбелалди!

Но было уже поздно.

Рано-рано утром меня будит шепот жены:

— Из Кашкаиша звонил Фафе… Лиссабон окружен войсками…

— Ну и что? — бурчу я недовольно и глубже зарываюсь в одеяло. — «Ультра» затеяли очередной переворот… Я сплю…

Но тревога холодными пальцами уже прошлась по телу, прогнала сон.

Через минуту жена тихо, совсем тихо, словно боясь поверить, говорит:

— Работает только радиостанция «Клуб»… Просят без особой необходимости из дому не выходить.

Военный переворот? Конечно, очередной путч! Ничего другого не могу себе представить.

Встаю. Я уже готов услышать стук последнего камня по крышке гроба. Выглядываю из окна. Редкие прохожие. Спешат, торопятся. Пытаюсь поймать радиостанцию «Эмиссора насьонал». Ни звука. Зато телефон разрывается: по проводам спрутом ползет паника. Звонок все настойчивей, все громче.

Это Карлос де Оливейра.

— Да! Да! Это ты, Карлос? Что происходит?

Он задает мне тот же вопрос.

В восемь часов «Клуб» передает странное сообщение:

— Говорит Командование Вооруженными Силами! Мы не хотим кровопролития.

И снова тягостное до зевоты, бессмысленное молчание. Смотрю на приемник. Я еще не понял, что речь-то идет о революции. Не хватает шума. Не хватает драматизма. Не хватает крика. Господи, что за канитель!

Розалия в тревоге зовет меня: