Из современной английской новеллы

— Батарея в спальне определенно работает сегодня ровней, — серьезно, как товарищ товарищам, сказала она за чашкой чая, которым ее угостили.

— Унимаем помаленьку, — сказал на прощанье один, уходя в подвал.

Спустился Филип, прислушался к лязгу и грому в подвале.

— Что творится! У Деборы хоть проведешь вечер в тишине, не то что здесь.

— Это в Ноттинг-Хилл-Гейт? Где что ни день, то расовые беспорядки? Ну нет. Но все равно, ехать надо. А знаешь, Пембертон на обратном пути сказал интересную вещь. Ни с того ни с сего, без всякой связи с предыдущим. "Я, — говорит, — хочу иногда сказать одно, а говорю другое, хочу оспаривать одно, а оспариваю другое". Как будто это у него болезнь такая.

— Потому он, может быть, и наломал таких дров в пятидесятых.

— Вот и я то же подумала. — Нора вынула из тостера готовые гренки. — Но какова повесть!

— "В ней нет лишь смысла".

— Мы выпустили "которую пересказал дурак" [22] У. Шекспир. Макбет, акт V, сцена 5. — Здесь и далее примечания переводчиков. , а между тем, пожалуй, как раз это и терзает Пембертона. Дурак не дурак, но ущербный в нравственном отношении человек — временами просто видишь, что это подозрение у него словно жернов на шее. Может так быть, что он ущербен по части нравственности, как полагаешь?

— Полагаю, что он влюблен в тебя, а это свидетельствует о здравомыслии.

— Ой ли? — Она взглянула на мужа. — Ну разве что на свой манер. Тебя это волнует?

— Нет, милая. Я думаю, мы не заблудимся в этих трех соснах.

Вечером Дебора ждала Пембертона с Норой к обеду. Пембертон предупредил ее по телефону, чтобы готовила "в расчете на троих", прибавив, что Филип должен работать и приехать не сможет.

Дебора занимала верхний этаж обветшалого георгианского дома в Ноттинг-Хилле, а площадь перед домом была обычно местом наиболее ожесточенных расовых стычек. В гостиной, которая служила Деборе также рабочим кабинетом и столовой, висели шторы из набивной африканской ткани, стояли викторианские стулья, обитые кожей, и прелестная молитвенная скамеечка с сиденьем и спинкой, вышитыми руками Дебориной прапрабабушки. Возлюбленный Деборы, чернокожий молодой врач, на несколько часов вырвался из больницы и сидел сейчас, держа на коленях их четырехлетнего сынишку. Был тут еще один их друг, некто Туссен, тоже черный, — Пембертон с Норой встречались с ним раньше. Он помог Деборе запечь мясо в горшочках, потом они с врачом быстро ушли, врач — назад в больницу, Туссен — на собрание черных радикалов, спешно созванное по случаю внезапно обострившейся обстановки. Женщины вышли купить молоко в торговом автомате. Пембертон остался с маленьким Фрэдди.

— Если вы оба хотите прогуляться, его можно взять с собой, — сказала Дебора.

— Не стоит, — сказал Пембертон, привлекая к себе Нору с малышом на руках и как бы создавая таким несложным способом семейную группу.

Женщины ушли, и запущенный прекрасный старый дом объяла тишина. Фрэдди, который привык поздно ложиться и поздно вставать, ушел в детскую раскладывать пасьянс, почуяв, что Пембертону его общество в тягость. Пембертон, уступая ему в умении себя занять, бегло, как в книжной лавке, прошелся по рядам Дебориных книг и, став у окна, выглянул на площадь, облик которой сочетал в себе убогость и благородство каким-то странным образом, поразившим его и тотчас ускользнувшим. Уловить — это я умею, подумал он, а вот удержать надолго в сознании — как будто нет. Чтобы укрепиться духом, он попробовал читать наизусть кусочки из Достоевского.

За окном отрывисто захлопали выстрелы, потом тишина, шум потасовки, детский рев — и чьи-то тяжелые, нетвердые шаги по лестнице двумя этажами ниже.

Не успев сообразить, что делает, Пембертон спрятался.

— Дебора! — задыхаясь, позвали с лестницы. — Нора! — К двери кто-то приближался на нетвердых ногах. Верней, на коленях. — Пембертон!

Низко, у самого пола, постучали в дверь. Пембертон узнал голос Туссена — и потерял голову. Он повернул ключ в двери детской. Потом метнулся в ванную и открыл до отказа холодный и горячий краны. За дверью затихли. Пембертон неслышно отпер детскую и вошел к мальчику.

Фрэдди сказал:

— Там кричал кто-то. Вроде Туссен, по голосу. И вроде он упал. Вы пустили воду в ванной, я вас никак не мог дозваться. И дверь не открывалась никак.

— Я ее запер на ключ, чтобы никто к тебе не мог забраться. На площади делалось что-то нехорошее.

— А как же Туссен? Он в той комнате?

— Не знаю. Мне было не слышно.