Из современной английской новеллы

— Религия?

Я ответил, и на этом все кончилось. "Мы вам позвоним". Разумеется, никто мне не позвонил.

Я в Северном Лондоне все перепробовал — кроме муниципальных полей. В одном клубе мне дали двухмесячный испытательный срок. Через три недели секретарь попросил меня зайти к нему. Вид у него был смущенный, надо отдать ему должное. Он сказал:

— Надеюсь, вы поймете меня правильно, мистер Ричардс, но мне было высказано предположение, что вы, возможно, еврей.

— Высказано? — говорю. — Кем же?

— Ну, — говорит он, — одним из наших членов.

— Что же, — говорю, — он не ошибся. А теперь вы, вероятно, объясните мне, что у вас квота. Не трудитесь, я и так уйду. Я сейчас же уйду.

Он говорит:

— Пожалуйста, не считайте это чем-то личным.

— А что же еще прикажете мне считать? — спрашиваю. — Если в этом нет ничего личного, то почему вы меня не принимаете?

— Такое правило, — говорит он.

Но уж тут я не выдержал. Сколько можно!

— Правила сами собой не появляются, — говорю. — Кто-то их составляет! Они что, опасаются, что я рукой мяч подправлю? Что я ногой его в лунку закачу, пока никто не видит?

— Мистер Ричардс, — говорит он, — но я же объясняю вам, что лично к вам это никакого отношения не имеет. Просто некоторые евреи…

— Какие евреи?

— Ну, не такие, как вы, — говорит он.

— Откуда же вы можете знать, какие они, — говорю, — если вы не разрешаете им играть тут?

Еще один из них — еще один секретарь — сказал:

— У вас, евреев, есть ваши гольфовые клубы, мистер Ричардс, а у нас есть наши.

Я говорю:

— Да, но почему у нас есть наши клубы? А потому, что вы нас не допускаете в ваши.

Можете мне поверить, по временам я готов был махнуть на все рукой, вообще выбросить клюшки, или все-таки вступить в "Милл-Лодж", или… ну, в общем, что угодно. Я сидел в баре такого гольфового клуба и смотрел на тех, кто там пил, смотрел на них в раздевалке, смотрел и думал: ну что в нас есть такое? Что они против нас имеют? Чем мы так уж отличаемся? И я почувствовал, что начинаю проникаться к ним неприязнью. Сначала я злился на секретарей, но что в конечном счете делали секретари? Просто выполняли распоряжения вот этих людей. Гольф мне больше никакого удовольствия не доставлял — я думал только о том, что они не стали бы играть со мной, если бы знали, а потому начал опережать развитие событий. Я приходил к секретарю и говорил: "Прежде всего я хочу вас предупредить, что я еврей. Мне это безразлично, но вам, возможно, нет". А они отвечали: "Мы вам позвоним". А кто почестней, говорили прямо: "Боюсь, у нас квота".

Но я решил взять над ними верх во что бы то ни стало и в конце концов добился своего — довольно-таки неожиданным образом. Один оптовик, с которым у меня дела, как-то в разговоре упомянул, что едет отдыхать в Шотландию — будет там играть в гольф. Он спросил:

— А вы играете?

Я говорю:

— Когда мне это разрешают.

Он спрашивает:

— Как так — разрешают?

Ну я и рассказал ему всю историю. Он-то не еврей.

— Какая нелепость, — говорит. — А почему бы вам не вступить в мой клуб? Я вас рекомендую. — И назвал клуб.

— Не беспокойтесь, — говорю, — я уже пробовал. Я все клубы Северного Лондона перепробовал.

— А "Три вяза"? — спрашивает.

Это уж совсем загородный клуб.

— Там я не был, — говорю. — Но ведь будет то же самое.

— Нет, не будет, — говорит он. — У меня там друг. Он старшина. И если он вас рекомендует, можете считать себя принятым, неважно, кто вы и что вы.

Ну, мы пообедали втроем: он, я и этот его друг. Очень приятный оказался человек. Что-то там по пластмассам. Он сказал:

— Конечно, мы вас примем. О чем может быть речь? Поехали сейчас. Сыграем партию с секретарем.

Я так и сделал. Очень приятный клуб. В анкете у них есть пункт "религия", но я ее заполнил, старшина меня рекомендовал, а недели через две я получил письмо, что принят. Я там играл около полугода, и все со мной были очень любезны. А потом я ушел.

Секретарь спрашивает:

— Что произошло, мистер Ричардс? Разве вам тут не нравится?

— Очень нравится, — говорю. — В этом нет ничего личного. Просто мне хочется, чтобы и еще кто-нибудь мог воспользоваться квотой.

После этого я вступил в "Милл-Лодж". Я свое доказал.

Деревушка изменилась — ее колонизировали. Теперь она принадлежала туристам. Дома расцвели пронзительно яркими жалюзи, пляж покрылся грибами голубых зонтиков, по узкой прямой дороге, ведущей к бухте, рыча, сновали машины. В море далеко за ревущими моторками и водными лыжниками вставал туманный горб Корсики, а закаты пылали багрянцем облаков, их курчавые башни закручивались, словно краски, выдавленные из тюбиков великана художника.