Из современной английской новеллы

Тем не менее я терзался. Вот-вот на лестнице могли раздаться шаги. Но вдруг я услышал звук, от которого у меня радостно екнуло сердце, — звук, который я сразу распознал. Входная дверь закрывалась на засов. Была еще щеколда, она открывалась бесшумно. А засов был туговат и поддавался с треском. Его-то я и услышал. Следующий звук, к моему вящему облегчению, раздался уже снаружи. Жалостно пискнула калитка, выводившая из палисадника на дорогу. Вопреки всем ожиданиям, незваный гость, кажется, решил успокоиться на достигнутом. Тут я встал и, сам не знаю зачем, осторожно пробрался к окну. Снаружи была кромешная тьма, когда я, перед тем как отправиться спать, последний раз вдохнул у входа свежий воздух с тем уютным ощущением незаконно урываемого блаженства, какое испытываешь только в любезно предоставленном тебе чужом доме. Близорукость и среди бела дня скорей всего воспрепятствовала бы моим ценным наблюдениям. Но сейчас мне захотелось почему-то ухватить неясный образ. Может быть, просто удостовериться, что я наконец-то один.

И вот я осторожно выглянул в оконце, смотревшее на дорогу на задах дачи. Я мало что надеялся разглядеть, но к удивлению своему и не без ужаса я обнаружил, что вижу очень отчетливо, и по весьма простой причине. В столовой не выключили свет. Я различил белые планки калитки. И — никого. Несколько секунд все было тихо. Потом хлопнула дверца машины — легонько, но не так легонько, как если бы тот, кто в нее влезал, догадывался о моем присутствии. Я рискнул раздвинуть занавески, но машину или фургон (словом, бог знает что) скрывали разросшиеся терновые кусты, которым была обязана своим названием дача. Я не сразу понял, как машина попала сюда, не разбудив меня. Но за дачей был пригорок. И можно скатить по дороге, выключив мотор.

Я не знал, что и думать. Хлопнувшая дверца машины означала намерение удалиться. Но невыключенный свет! Никакой вор, даже самый неопытный, не допустит такого нелепого промаха, всерьез собравшись оставить место преступления. Я недолго мучился неизвестностью. За калиткой выросла тень, прошла в нее, к дому, и, не успел я отпрянуть, скрылась из моего поля зрения. События развивались со зловещей быстротой. Я помертвел. Что-то надо делать, надо действовать. Но я застыл у окна в каком-то ступоре, не в силах двинуться с места. Кажется, собственный ужас напугал меня больше, чем его причина. И застыл я, невольно удерживалась от глупостей, на какие он мог меня толкнуть.

Шаги стучали уже в коридорчике, разделявшем две верхние комнаты. Не знаю, что бы я делал, поверни он направо, а не налево… Да, как ни странно, я чуть ли не обрадовался, когда он взялся за ручку моей двери. Я ничего не видел в кромешной тьме и стоял остолбенев, будто все еще в бредовой надежде, что как-нибудь вдруг непрошеный визит не состоится. Но вот в комнату влез луч фонарика, тотчас обнаружил незастланную постель, а спустя долю секунды им был застигнут я сам у окна — идиотски растерянный, босой и в пижаме. Помнится, я поднял руку, чтобы заслонить глаза от слепящего света, но можно было счесть это и жестом беспомощного протеста.

Последовало молчание, и тот, кто держал фонарик, очевидно, вовсе не намеревался убегать. Я слабо попытался придать нашим отношениям некоторую естественность.

— Кто вы такой? Что вам угодно?

На мои вопросы, глупые и неуместные в равной мере, я получил ответ, или отсутствие ответа, которого они заслуживали. Я сделал новую попытку:

— Какое право вы имели сюда входить?

На секунду меня избавили от слепящего света. Я услышал, как открылась дверь напротив. Но почти тотчас слепящий шарик снова вперился в меня.

Опять молчание. И наконец — голос:

— А ну в постель, слушай.

Тон меня слегка успокоил. Я ожидал дорсетского или вообще деревенского рявканья. Голос был тупой и скучный.

— А ну в постель.

— Незачем грубить.

— Ладно. Ну сказано же.

Я помялся, потом подошел к постели и сел на краешек.

— Ноги прикройте.

Я снова помялся. У меня не было выбора. Следовало радоваться уже и тому, что он не тронул меня. Я сунул ноги под одеяло и остался сидеть. Глаза слепил фонарик. Тот все молчал, будто изучая меня и оценивая.

— Стекляшки-то скинуть надо.

Я снял очки и положил рядом на столик. Луч сполз с моего лица, нашаривая выключатель. Комнату залило светом. Я различил смутные очертания молодца среднего роста в каких-то голубых, джинсовых должно быть, рубашке и брюках. Он прошел к моей кровати. Я разглядел нескладного детину, на вид лет двадцати. Странная эманация от его черт, которую я отнес было на счет своей близорукости, теперь разъяснилась. Лицо до самых глаз облекал женский нейлоновый чулок. Из-под красной вязаной шапочки свисали темные патлы; глаза были карие. Они долго меня изучали.