Из современной английской новеллы

На следующей неделе я опять сказал шефу:

— Я все-таки хочу уйти.

— Послушай, — говорит, — это скоро кончится. Этой публике обязательно нужно кого-то травить, так всегда было. Давай договоримся: ты будешь играть только на чужих полях, а тут пусть играет Алф Харкер. И учти — только это между нами, — он вряд ли долго в клубе останется.

— Уж тогда они меня совсем обожать будут, верно? — сказал я. — Этого они мне никогда не простят: пусть он хоть сам уйдет, виноватым останусь я.

Ну, месяца два так и продолжалось: Алф играл на нашем поле, а я ездил. В газетах про это много писали: брали интервью и у меня, и у Алфа. Недели через две-три я немного пришел в себя и опять начал забивать голы, но Алф уже не тянул и был для команды балластом, так что в конце концов Деннис Грейвз взял да и поместил в программе призыв — дайте нашему молодому центрфорварду шанс показать себя.

Недели через две после этого он снова включил меня в игру на нашем поле. Мне не очень-то этого хотелось, но я дал себя уговорить. Он сказал:

— Послушай, у них было достаточно времени свыкнуться, и, между нами говоря, я думаю, после моего добавления к программе многим стало стыдно за свое поведение. А я и еще кое-что придумал.

Придумал он обратиться перед игрой по радио к зрителям, воззвать к ним. Из раздевалки я слышал только, что из громкоговорителей разносится чей-то голос, а потом раздался рев, словно трибунам надоело слушать. Тут вошел Джекки и сказал:

— Это шеф. Уговаривал зрителей не вязаться к Рею.

А один из ребят сказал:

— Ну, и они объяснили ему, куда пойти и что там сделать?

Со мной было кончено еще до того, как я успел коснуться мяча. Во втором тайме я не выдержал, повернулся к зрителям за воротами и крикнул:

— Хороши болельщики! Да вы их от гола избавили, и не одного!

Но они только еще больше разошлись: им ведь этого и нужно было — чтобы я сорвался.

Я заявил шефу:

— Ничего не выйдет, они меня не потерпят, так что отпустите меня, и дело с концом.

Он говорит:

— Подожди до конца сезона.

— Не могу, — говорю. — К тому времени я совсем свихнусь от страха, что вы меня опять поставите играть на своем поле.

— Послушай, — говорит он. — Даю тебе слово, что не поставлю.

— Нет, шеф, я не выдержу, — говорю. — Ну какой мне от этого толк? Да и команде вовсе не полезно каждую неделю перестраиваться заново.

— Это уж мое дело, — говорит он. — Если я стерплю, так ты и подавно можешь.

— А я не могу, — говорю, и в конце концов он мне сказал:

— Ну ладно, поставлю тебя в список переходящих, если тебе от этого легче. Но если передумаешь, сразу вычеркну.

После этого я чуть приободрился: все-таки я знал, что есть предел и это без конца тянуться не будет. По сути, конечно, я просто спасался бегством, и Алф Харкер так злорадствовал, что раза два я чуть было не передумал, только бы досадить ему как следует, но в душе я понимал, что остаться не могу. Конечно, тогда я бы по молодости лет так этого не определил, но теперь задним числом понимаю, что во мне говорил чистый инстинкт самосохранения.

Я все еще играл во встречах на чужих полях — почти во всех, а Харкер играл на нашем, но остальные ребята начали ворчать. Они предпочли бы, чтобы все время играл я, но знали, что из этого ничего не получится, и в конце концов Ронни Уилкинсон, капитан, пошел к шефу и сказал, что они так больше не согласны — каждую неделю менять тактику, пусть кто-то один из нас играет. Ну, естественно, я на своем поле играть не мог, а потому после этого и на чужих уже не играл.

Один-два клуба предлагали меня взять, но они были классом ниже, и меня это пока не устраивало. Потом, ближе к весне, мной заинтересовался "Лидс юнайтед". Они договорились с "Роверс" об условиях, их менеджер приехал на стадион поговорить со мной, и я сказал: да, я согласен. Я себя не помнил от радости.

И тут в субботу Алф Харкер получает травму, а мы через неделю принимаем на своем поле "Арсенал" в четвертьфинале кубка. Деннис Грейвз сказал:

— Тебе придется играть, Рей, он к тому времени еще не встанет.

А я говорю:

— Что? На своем поле? Да вы же знаете, что будет. Поставьте кого угодно, только не меня. Хоть мальчишку подающего, и то лучше будет.

— Послушай, сыграй, — говорит он. — Это же твоя последняя игра здесь, так что тебе терять? Покажи им, чего они лишаются.

Ну, в общем, он меня уломал.

Когда игра началась, мне было все равно. Они опять вопили, но я словно отключился — хоть и слышу, а не слышу. Я думал — а ну вас, через неделю меня здесь не будет, и еще подумал, что, уходя с поля после финального свистка, надо бы пальцы к носу приставить: пусть полюбуются. И я даже засмеялся.