Богомил Райнов - Юнгфрау

— Будет пять, — сказала официантка, принеся рюмку и картонку.

— Я не спрашивал, сколько будет, — пробормотал мой собеседник. — Давай, иди — зовут тебя.

Он поднял рюмку, поколебался и опять отставил.

— Сберегу напоследок, — сказал Анри. — Пять — моя доза.

Из домика-часов показалась деревянная птичка и в буфете опять раздалось металлическое скрипящее кукование. Пассажир за соседним столиком шевельнулся, посмотрел на часы и взял кружку. Потом вспомнил, что пиво выдохлось, и сонно опустил голову.

— А потом что стало?

— Потом стало самое скверное. У хозяина вошло в привычку уходить время от времени после обеда и даже пропадать на целый вечер. Кассу он доверял мне, представьте себе. Невиданное дело. Однажды я услыхал, что он крутится возле дочери какого-то богатого помещика. У Йогана давно была мечта: иметь собственную ферму, откуда получать все продукты для отеля.

Видно было, куда идут дела, и никто не удивился, когда однажды было объявлено о помолвке. Для Марии это стало новостью. Я еще помню, как мы с ней и обеими уборщицами спозаранку убирались в ресторане.

«Наш-то вроде обручился,» — сказала одна.

«Кто наш?»

«Господин Йоган.»

«Что произошло?» — совсем тихо спросила Мария.

«Ничего, — говорю. — Треплют что попало. Эй, давайте там поживее и хватит глупостей.»

Она, однако, услышала и пошла в канцелярию. Йоган заверил ее, что действительно собирается жениться.

«При таких рыночных ценах, — сказал он, — у меня нет иного выхода. Пойми, что тут даже и речи нет о любви. Если я не сделаю этот шаг, то предприятие пойдет к чертям.»

Немного погодя я видел, как она выходит еле-еле, словно собирая силы на каждый шаг. Она пошла куда-то наверх. Приближался обед — от нее никаких вестей. Я поднялся посмотреть, где она. Нашел на постели в одном из номеров. Наглоталась вероналу. В больницу мы ее отвезли уже остывшую.

— И она умерла, да? — спросил я, посмотрев на часы.

— Спасли. В сущности, ничего не спасли. Из больницы выписали развалину. Растаявшую, угасшую, да и тут у нее что-то сдвинулось, — Анри постучал пальцем по лбу. — Йоган снова ее взял. Из жалости, как он сказал. Бесплатные работники не каждый день попадаются.

— А потом? — спросил я и снова посмотрел на часы.

— Что потом… Прошло еще много лет. Мария делала самую черную работу, мыла заплывшие жиром котлы и терла паркет. На другое уже больше не годилась. Раздавил ее Йоган — вот и все. Тут все кого-нибудь давят, чтобы добраться до виллы, до магазина, до отеля. Поднялся, говорят, по общественной лестнице. А лестница-то эта, господин, — людские головы и сердца, доверчивые головы и мягкие сердца. Наступай на них и иди наверх!

Анри поднял рюмку.

— А как приятель твой — официант?

— Ничего. Живет.

— Ты себя имеешь в виду? — спросил я.

— Себя или кого другого — какая разница. Марии вот больше нет.

— Значит, все-таки умерла.

— Можно и так сказать. В последние годы совсем одряхлела, поседела, дрожь появилась. Уже и на черную работу не годна стала. С головой у ней тоже, как я сказал, было не в порядке. Многое из случившегося позабыла, а жила небылицами. Все думала, что где-то у нее есть сын, что надо о нем заботиться.

«Слушай, миленькая, — сказал однажды хозяин. — Ты думаешь, это справедливо, что я тебя содержу, а ты ничего не делаешь. Ты же знаешь, что положение у меня и без того не розовое.»

«Что делать, Йоган, нету у меня сил. Найди мне что полегче и увидишь — не откажу. Мне же ведь надо и о сыне думать, правда? Когда-нибудь мальчик вернется. Что я ему дам?»

«Конечно, — говорит. — Будешь работать, а заработанное станем откладывать. Сыну ведь тоже нужно свое.»

И устроил ее. Догадываетесь, наверно? Просит милостыню с увядшими цветами из ваз. Не к чему выбрасывать чуть привядшие цветы.

— А ты все еще при этом человеке?

— Какое это имеет значение? — сказал Анри, протирая глаза. — Теперь уже все равно. Как после смерти. Или пятой рюмки. Ваш поезд, наверно, уже пришел.

На днях, роясь в книгах, я нашел в швейцарском путеводителе засохшую розу, помятую и совсем побуревшую. Сперва я не мог вспомнить, зачем сохранил этот мусор. Потом передо мною всплыло робкое старушечье лицо с двумя влажными синими глазами, блестевшими под старомодной соломенной шляпкой.

И как когда-то, я услыхал трепещущий кроткий голос:

— Одну розу, господин…

(Перевел Д.Прокофьев)

Монблан — вершина в Альпах, самая высокая гора Западной Европы.