Богомил Райнов - Юнгфрау

— А Мария? — спросил я. — Поженились они вообще?

— Нет. Все некогда им было. Да и как-никак она не из того была разряда женщин: будем спать вместе, но сперва пойдем в церковь. Ей хватало того, что она рядом с Йоганом, встречается с ним взглядом, работает, как вьючное животное. Йоган тоже здорово втрескался. Что ж, с такой женщиной и хитрец вроде него может влюбиться. Я тогда даже думал, что все его мелкие рассчеты — от любви к Марии.

«Еще немного выплывем, красавица моя, — часто говорил он. — Тогда увидишь, как заживем. Будет у нас и свой дом и дети, будет сад с большими деревьями и луг до самого озера, а в отеле станут работать служанки. Ты, Анри, человек честный, на тебя кассу оставим.»

«Вот в это я не верю,» — говорю.

А тот смеется. «Верно, — говорит. — Эк куда меня занесло. Не то чтобы я не доверял, но английская грамматика и трактирные счеты — это разные вещи.»

Еще немного, еще немного — прошло два года. Мария вовсе не мечтала о разных имениях, но вы же знаете, о чем думают молодые женщины. Когда не было клиентов, она доставала сумку с рукодельем и начинала вязать. Всё такие маленькие распашонки, штанишки, чулочки.

«Как ты думаешь, Анри, — скажет мне бывало, — розовое красивее или голубое?»

«Что я понимаю в этих делах, фройляйн {3} 3 фройляйн (от нем. «Fräulein» — «молодая женщина») — барышня (принятое в немецкоязычных странах обращение к незамужней женщине). ? Если ребенок будет похож на вас, то хоть и в белую пеленку его повяжете — все равно красивый будет.»

А та улыбается, словно уже видит ребенка и знает, что он красивый.

Поначалу все было так только — игра в куклы. Но потом стало всерьез. Однажды Мария призналась Йогану, что у ней и правда будет ребенок.

«Невозможно, милая — ты от него избавишься,» — сказал он кротко.

«Избавиться от ребенка? Нашего ребенка?»

Йоган обнял ее и самым нежным тоном сказал:

«Пойми, милая, у меня самого сердце разрывается, но другого выхода нет. Ты же видишь: мы только-только начали. Положение совсем неустойчивое, денег пока еще никаких. И в этот тяжелый момент, когда решается вопрос, будем ли мы всю жизнь прозябать в нищете или поживем, как люди, ты оставляешь отель, чтобы рожать ребенка. Ведь это означает конец — конец всему.»

Известное дело, Мария его убеждала, что продолжит работать до последнего момента, что служанка понадобится лишь на две-три недели, что все будет, как пожелает Йоган, только бы ей родить ребенка.

«Знаю, знаю, — отвечал Йоган, — только пойми, что это невозможно. Я не хочу, чтобы мой сын рос в нищете. Надо еще немного подождать и будет у нас свой дом и много детей, и все будет даже еще лучше, чем ты мечтаешь.»

— Считаете, что он так сказал? — спросил я.

— Почему считаю? Знаю положительно.

Анри смолк, словно заколебался.

— Только это уже другая история. Немного позднее Йогану пришлось нанять второго официанта. Тот был малый честный, но влюбился в Марию. Только ни у того не было глаз Йогана, ни Мария не могла подумать ни о каком другом мужчине. В общем, дело безнадежное. Но намного позже она ему кое-что рассказала и от него я знаю все, как было.

— Понятно.

Из домика-часов, повешенных над стойкой, показалась маленькая коричневая птичка. Затем раздался дребезжащий срипящий звук, каким кукуют все деревянные кукушки. Пассажир, задремавший за соседним столиком, открыл глаза, посмотрел на часы и механически протянул руку к кружке пива. Пиво выдохлось. Пассажир нахмуренно сглотнул слюну, после чего снова подпер голову рукой и закрыл глаза.

— Понятно, — повторил я. — А ребенок?

— Не догадываетесь разве? После нескольких ночей слез и упрашиваний Йоган добился своего. Мария избавилась от ребенка. А вместе с ним и от всякой возможности иметь других детей. Нетрудно представить себе ее состояние. Но какая же это была женщина, господин, — ничем себя не выдавала. Все так же тиха, приветлива — только вот совсем редко уже смеялась и вязаные одежки куда-то пропали. Наверно, время от времени доставала их, плакала над ними, но этого уже не знает никто.

Анри зажег сигарету, посмотрел на пустую рюмку, однако воздержался.

— Это вот, женщины-то, — сказал он, сглотнув слюну, — существа особенные. Вместо того, чтобы остыть к Йогану, Мария — верьте или нет — еще больше к нему привязалась. Он ей сочувствовал, клялся, что если бы даже на миг допускал такое несчастье, никогда бы не заставил ее идти к врачу, ласкал, называл самыми нежными именами. И теперь уже Мария знала, что за всю жизнь не будет у нее никакого другого близкого существа, кроме Йогана. Сам он, сказать прямо, сильно не сокрушался. С детьми или без, а дела шли. Отель всегда полон, ресторан тоже — и я, хоть бегал целыми днями, еле поспевал. Зачем вообще оставался у этого человека, не могу сказать.