Леонид Ушкалов - Григорий Сковорода

На этот раз Сковорода отправился в село Старица, что в 39 верстах от Белгорода. Здесь, у одного из своих знакомых, он будет жить около двух лет. Чем он занимался все это время? Просто жил. В Старице у него был такой милый его сердцу покой, и он мог вволю наслаждаться одиночеством, естество которого философ понимал и ощущал очень глубоко и тонко. Немного спустя, в одном из писем, Сковорода напишет: «Невероятно, до какой степени это приятно, когда душа, свободная и отрешенная от всего, подобно дельфину несется в опасном, но не безумном движении. Это есть нечто великое и свойственное единственно величайшим мужам и мудрецам. В этом основание того, что святые люди и пророки не только выносили скуку полнейшего уединения, но и, безусловно, наслаждались уединением, выносить которое до того трудно, что Аристотель сказал: «Одинокий человек – или дикий зверь, или бог». Это значит, что для посредственных людей уединение – смерть, но наслаждение для тех, которые или крайне глупы, или являются выдающимися мудрецами. Первым уединение приятно своей неподвижностью; божественный же ум последних, обретя божественное, им всецело занимается и дивно наслаждается тем, что для обыкновенных умов недоступно, поэтому простой народ чтит таких и называет их меланхоликами; а они как бы наслаждаются непрерывным пиром, создавая без нарушения своего покоя дворцы, атриумы, дома («коль возлюбленна») и прочее, даже горы, реки, леса, поля, ночь, зверей, людей и все прочее» («И веселие вечное над головой их»)». Нет, это отнюдь не проявление того крайнего идеализма, который способен превратить весь мир в мираж и фантазии. Это – осознание безмерности человеческого духа, с которым не могут сравниться никакие видимые формы. Недаром Сковорода пел в своей любимой песне:

Здесь, в Старице, философ наслаждался чтением книг, музыкой, слобожанской природой – этим действительно чудесным Божьим творением. Видимо, именно Старица вдохновила его написать песню «Ах поля, поля зелены…». Но главное – пребывая в одиночестве, Сковорода пытался познать самого себя, а значит и Бога, облагородить свою душу. В Старице, как напишет Михаил Ковалинский, философ «единственно занимался повелевать чувству своему и поучать сердце свое не дерзать господствовать над порядком промысла Божия, но повиноваться оному во всей смиренности».

А весной 1762 года Сковорода посетил Харьков, где ему выпал случай познакомиться со студентом класса богословия Михаилом Ковалинским. С тех пор этот юноша станет его ближайшим другом и самым любимым учеником. Их дружба, даже больше – своего рода «духовный роман», то, что древние греки называли словом «филия», – будет продолжаться более трех десятилетий. Собственно говоря, именно ради Ковалинского философ возвращается в Харьковский коллегиум, когда Иоасаф Миткевич вновь предложил ему занять должность преподавателя, любую, какую он сам пожелает.

Итак, с сентября 1762-го по июнь 1764 года Сковорода читал здесь курсы синтаксимы и греческого языка. Лекции, музыка, общение с любознательной молодежью и на занятиях, и после них. Вот как он писал Михаилу Ковалинскому: «После вечерней молитвы я имею большое желание возобновить вчерашнюю прогулку. По выходе из храма направляйся ко мне или следуй прямо вчерашней живописной долиной по тем низменным местам, по каким мы вчера возвращались, идя так медленно, чтобы я мог за тобою следовать. Я приведу с собою и большую часть хора, то есть моих певчих – мальчиков».

В число его воспитанников постепенно вошли младший брат Михаила Ковалинского Григорий, их двоюродный брат Максим, Яков Правицкий, Василий Белозор, Алексей Базилевич, Николай Заводовский, Яков Енкевич… Для этих молодых людей Сковорода стал вторым отцом. Вместе с ними он читал свои любимые книги, например, «Моралии» Плутарха, «О старости» Цицерона, оды Горация, комедии Теренция и Менандра, «Моральные письма к Луцилию» Сенеки, «Практик» Евагрия Понтийского, «Адагии» и «Домашние беседы» Эразма Роттердамского, «Зодиак жизни» Пьера Анжело Мандзолли, «Жиль Блаз» Алена Рене Лесажа, побуждал их заниматься музыкой и поэзией, заботился об их здоровье и даже об одежде и обуви, следил за тем, чтобы они ненароком не попали в плохие компании, чтобы не ссорились друг с другом, давал взаймы деньги, если в том была необходимость…

Были у Сковороды друзья и среди коллег. Наверное, самым близким был префект коллегиума и преподаватель философии отец Лаврентий Кордет. Воспитанник Киево-Могилянской академии, Кордет был прекрасно образованным и разносторонне одаренным человеком: философ, ритор, знаток природы, педагог. Кроме того, он владел великолепной библиотекой, в которой были представлены не только греческие и римские классики, христианские богословы, но и труды Яна Амоса Коменского, статьи из «Энциклопедии» Дидро и Д'Аламбера, письма Вольтера, комедии Мольера, книги по физике, географии, политической экономии… Позже Сковорода с восхищением напишет о нем: отец Лаврентий, кроме того, что прекрасный организатор, также «есть весьма сведущ в экономике, при том смыслит арифметику и географию, кратко сказать, способен и к наукам, и к практическим делам, к войне и к покою, к Богу и к миру. Рассевая на все стороны пользу, как солнце лучи, был он и мне пробным камнем к распознанию некоторых людей, которых бы мне никогда не узнать, каковы они, если б не его с ними дружба; «подобное к подобному ведет Бог». О философских его суптильностях, даже до четвертого неба проницающих, нечего уже и говорить». Очевидно, Сковорода здесь имел в виду «Рай» Данте, точнее, «четвертое, Солнечное небо», на котором, как писал великий флорентиец, живут души лучших философов и богословов: Фомы Аквинского, Альберта Великого, Петра Ломбардского, Исидора Севильского, Беды Достопочтенного, Сигера Брабантского…