Леонид Ушкалов - Григорий Сковорода

А еще – в конце того же учебного года Сковорода написал басню о Волке и Ягненке, переработав на свой лад всем известный эзоповский сюжет: в народе даже ходила присказка: «Баран, не мути воду волку», а в школе философы использовали басню как пример софистических силлогизмов. «Этой ошибкой, – говорил, допустим, учитель Сковороды Георгий Конисский, читая курс логики, – грешит самое обвинение Волка против Ягненка у Эзопа: «Ты пьешь тогда, когда и я пью, то есть мутишь мне воду». У Сковороды смышленый Ягненок просит Волка сыграть ему на флейте модный менуэт, чтобы он хотя бы перед смертью мог немного потанцевать. Сначала Волк только глаза вытаращил от удивления, ибо какой из него ей-богу музыкант, но потом все-таки решил уважить Ягненка и начал играть. И тут откуда не возьмись появились собаки, напали на «бестолковицу»-Волка, а «весьма острый» Ягненок спасся. Свою басню Сковорода завершил такой моралью:

Эта перелицованная Эзопова басня имела для некоторых воспитанников коллегиума неожиданные последствия, поскольку, прочитав ее, епископ Иоасаф Миткевич тут же решил «освободить от училищного ига», проще говоря, отправить назад к родителям, сразу сорок учеников – таких, которым учиться «не дано от Бога».

Даже в отношениях со своими самыми близкими друзьями Сковорода отличался бескомпромиссностью. Недаром Иван Вернет (Жан Берне), тот самый «швейцарец-украинец», который служил в свое время личным чтецом у прославленного полководца Суворова, а потом оказался на Слобожанщине в роли гувернера, учителя и писателя и на собственном опыте знал крутой нрав Сковороды (однажды философ, пребывая в дурном настроении, обозвал его «мужчиной с бабскими мозгами и дамским секретарем»), говорил: «Он был вспыльчивым и пристрастным, легко поддавался первому впечатлению, переходил от одной крайности к другой; он любил и не любил без надлежащих на то оснований, а высказанная им истина, не прикрытая приятной завесой скромности, снисходительности и приязни, оскорбляла того, кого она была призвана исправлять… Я не знаю, как он сумел вызывать у своих учеников такое уважение к себе!» Но на самом деле все было не так. Сам Сковорода в одном из писем пояснил это предельно просто. «Иногда может показаться, – писал он, – что я гневаюсь на самых дорогих мне людей: ах, это не гнев, а моя чрезмерная горячность, вызываемая любовью, и прозорливость, потому что я более вас вижу, чего нужно избегать и к чему стремиться». И его ученики отвечали на любовь любовью.

Итак, первый учебный год подошел к концу. Начались каникулы, и Сковорода отправился в Белгород, к своему давнему приятелю Гервасию Якубовичу, который был настоятелем тамошнего Николаевского монастыря и консисторским судьей. Тем временем епископ Иоасаф Миткевич, подразумевая и дальнейшую работу Сковороды в Харьковском коллегиуме, и возможность его духовной карьеры, попросил Якубовича предложить философу постричься в монахи. Отец Гервасий так и сделал. Он стал говорить о том, какие огромные преимущества обещает этот шаг: честь, слава, достаток, почет, – одним словом, все то, что люди называют «счастливой жизнью». У него и в мыслях не было, насколько чуждым все это было для Сковороды. Тот молча выслушал, а потом сказал: «Разве вы хотите, чтоб и я умножил число фарисеев? Ешьте жирно, пейте сладко, одевайтесь мягко и монашествуйте! А Сковорода полагает монашество в жизни нестяжательной, малодовольстве, воздержанности, в лишении всего ненужного, дабы приобресть всенужнейшее, в отвержении всех прихотей, дабы сохранить себя самого в целости, в обуздании самолюбия, дабы удобнее выполнить заповедь любви к ближнему, в искании славы Божией, а не славы человеческой». Но отец Гервасий не отступал. «Нет, – сказал он, – когда я предлагаю тебе постриг, то в мыслях у меня только одно – ты можешь принести немалую пользу Церкви. Я предлагаю тебе это как старый друг да еще и с благословения архиерея, который благоволит к тебе». – «Благодарствую за милость, за дружбу, за похвалу, – коротко ответил Сковорода, – я не заслуживаю ничего сего за непослушание мое к вам при сем случае». Гервасий едва сдерживал свое раздражение. «Ничего-ничего, – подумал он, – все равно согласишься, ибо ты, друг мой, голый и босый, в чужом краю, где у тебя, кроме меня, нет никого, а жить ведь как-то надо…» Сковорода заметил раздражение отца Гервасия – было ясно, что друзья не понимали друг друга. И философ решил разрубить этот гордиев узел. Через два дня он пришел к Якубовичу попрощаться: «Прошу вашего высокопреподобия на путь мне благословения». Отец Гервасий, стараясь не смотреть на Сковороду, благословил. Итак – снова странствия…