Максим Пулькин - Самосожжения старообрядцев (середина XVII–XIX в.)

В подавляющем большинстве случаев важной составляющей подготовки к самосожжению стала яростная полемика между представителями старообрядцев (чаще всего старообрядческими наставниками), с одной стороны, и присланными для увещевания представителями «никонианского» духовенства – с другой. Первое описание этой сцены, датируемое концом XVII в., сохранилось в «Жалобнице». Перед самосожжением «воины и поселяне» «мирными словесы и жалостными гласы» пытаются увещевать «насмертников», но успеха не достигают. Собравшиеся для самосожжения старообрядцы «сему отнюдь не внимают», но «яко из гроба» «клятвенные глаголы отрыгают, втуне и всуе проклинают царя и владыки, иже во власти сущих, и всякого судью своими клятвами – всех анафеме предают» [755].

Документы конца XVII–XVIII вв. полностью подтверждают это наблюдение. Духовные лица почти всегда находились в числе представителей власти, призванных предотвратить массовое самоубийство. Священники вели полемику со старообрядцами до того момента, когда выяснялось, что решить проблему можно лишь с применением силы, путем штурма. Так, в 1679 г., обнаружилась группа старообрядцев, готовых к самосожжению и собравшихся с этой целью на реке Березовке близ Ялуторовской слободы Тобольского уезда. К ним местный воевода направил ряд духовных лиц: архимандрита Знаменского монастыря Герасима, протодиакона Софийского собора Мефодия и ключаря этого же храма Константина [756]. На Европейском Севере духовные лица также получали рискованное задание, связанное с полемикой. В 1688 г. к старообрядцам, во второй раз захватившим Палеостровский монастырь, по письменному распоряжению новгородского митрополита Корнилия отправился олонецкий протопоп Лев Иванов, получивший предписание поучать и увещевать старообрядцев «от божественных писаний, чтоб они, воры, от своей прелести престали, и святей церкви принесли повиновение» [757]. Изучение всех обстоятельств произошедшего показывает, что состоявшаяся полемика, как и многие другие аналогичные дискуссии, регулярно происходившие под стенами «згорелого дома», сама по себе заведомо бессмысленна. Обе стороны – священники и старообрядцы – всегда оставались при своих мнениях. Но обличительные речи старообрядцев позволяли им выиграть время, необходимое для совершения предсмертных обрядов, а священники действовали в соответствии с точными предписаниями начальства.

Высказывания старообрядцев в такие моменты сами по себе являлись серьезным преступлением, а потому их слова тщательно фиксировались теми, кто осаждал «згорелый дом». Так в следственных делах появилась особая составляющая – речи самосожигателей. Важно отметить, что довольно часто в ходе обмена репликами проявлялось отношение старообрядцев к Выговской пустыни – крупнейшему центру беспоповского «раскола» на Европейском Севере России. Высоко оценивая благочестие первых обитателей общежительства, старообрядцы-самосожигатели, как правило, были настроены резко критически к тому положению, в котором пустынь оказалась в середине XVIII в., т. е. ко времени отказа от радикальных настроений, теснейшим образом связанных с эсхатологическим мировоззрением. Как говорилось в показаниях старообрядца Ивана Кондратьева, обвинения сводились к следующему: «оные выгорецкие раскольники живут з женами, и ходят по разным городам, сообщаются и хлеб едят с протчими обывателями». Совсем иначе поступали участники самосожжения: «у них в собрании того ничего не бывало, и мяса не едали, и вина не пили» [758]. Тем самым подтверждается высказанное ранее предположение о том, что в середине XVIII в. самосожжения возглавляли представители филипповского толка, одного из наиболее «радикально-пессимистических» (по выражению С.А. Зеньковского) в старообрядчестве. Аргументом в пользу такого утверждения может служить тот факт, что основатель филипповского толка был изгнан из старообрядческого Выговского общежительства в начале 1740-х гг. [759]Именно в это время, с точки зрения вождей самосожигателей, и завершилось благочестие в старообрядческой общине. При этом «ряд источников указывает на то, что выговцы <���…> вынудили филипповцев прибегнуть к самосожжению 14 октября 1740 г.» [760].

Суровые обвинения выдвигались в адрес «никонианской» церкви («<���…> а у вас на престоле имеется Антихрист»), светских властей, отступников из числа самих приверженцев «древлих» обрядов. Так, старообрядцы, запершиеся в Троицком Зеленецком монастыре Новгородской епархии, объявили, что в настоящее время в России «как святых церквей, так и священников никого у нас нет, тож как и государя, так и архипастырей никого не имеем, а коих хотя мы и почитаем, то де все неверные». Далее старообрядцы перешли к критике религиозных воззрений своих противников: «о тайнах Спасителя нашего так выговаривали дерзко, то де и описать нельзя такого их злого беззакония». Наконец, исчерпав подготовленный заранее стандартный запас проклятий, но «не удовольствовавшись тем скверноречием», они выбросили из окна «нерукотворенной образ, которой написан на жести, сказывая, что де это не образ Спасителя, а написал сам Сатана» [761].