Максим Пулькин - Самосожжения старообрядцев (середина XVII–XIX в.)

В деятельности предводителя самосожигателей находилось место не только для окрика, но и для разнообразных богословских аргументов в пользу смерти в огне. Обоснованию необходимости самосожжения при общении с приверженцами «огненной смерти» и случайно оказавшимися среди них людьми отводилось заметное место. При этом на старца-наставника традиция возлагала непростые обязанности. Он обращался практически одновременно как к своим сторонникам, так и к тем, кто по долгу службы намеревался «увещевать» собравшихся для самосожжения старообрядцев. Изучая документы, посвященные этой проблеме, невозможно отделаться от ощущения театральности всего происходящего. Такое восприятие возникает из-за того, что и обращение к сторонникам, и проклятия в адрес врагов, «слуг Антихристовых», «никониан» становились частью обряда, предшествующего самосожжению. Эти слова создавали соответствующую экзальтированную атмосферу в сообществе самосожигателей, что вполне закономерно и в психологическом плане легко объяснимо: «Театральные представления, где образы представляются толпе в самой явственной форме, всегда имеют на нее огромное влияние» [747]. В эти моменты старообрядцы подробно, хотя и предельно эмоционально, излагали свои убеждения и произносили те слова, которые, как они вполне обоснованно полагали, предстояло увековечить. Тщательная фиксация этих высказываний представителями власти, находящимися вблизи «згорелого» дома, ни у кого не вызвала сомнений. Так, в 1725 г. в Устюжской волости произошло, судя по доношению в Синод епископа Боголепа, самосожжение 25-ти старообрядцев. Прибывшему с царским указом отряду они объявили, что «помянутого указа слушать, и церкви святой повиноваться, и к священникам на исповедь ходить не будут, и за сложение де перстное, как они слагают ко изображению креста, они умрут». После этих слов произошло самосожжение [748].

Важно отметить, что все высказывания старцев не имеют ничего общего со старообрядческой дискуссией о самосожжениях, развернувшейся в конце XVII в. (ее подробному анализу посвящена первая глава настоящего исследования). Ведь речь шла не о богословском споре высокообразованных наставников, а об обращении ко «Христову стаду», невежественным местным крестьянам, с проникновенной проповедью о добровольном страдании. Желающие вознестись на небо вместе с дымом и пламенем самосожжения собирались в «згорелом доме» из разных окрестных мест. Ведь слухи о сборе сторонников, постройке «згорелого дома», обрядах самосожигателей и предстоящем массовом самоубийстве разносились по округе довольно быстро. В литературе иногда встречается не вполне обоснованное, преувеличенное мнение о том, что «появление солдат всегда служило сигналом к самосожжению» [749], а в том случае, если «гонители» уезжали, «народ избавлялся от самосожжения» [750].

В действительности, как показывают документы, приготовления к ритуальному суициду привлекали самое пристальное внимание духовных и светских властей. Но в большинстве случаев подготовка к «гари» все равно шла в обычном порядке, а власти не предпринимали немедленных попыток штурма старообрядческого здания. В некоторых случаях старообрядцы, намеревающиеся погибнуть в огне, нанимали разведчиков-посыльных. Последние за определенную плату выясняли намерения властей в отношении собравшихся для самосожжения, и тем самым внезапное появление «гонителей» у стен «згорелого дома» исключалось. Для некоторых местных жителей в XVIII в. это простое занятие стало своего рода профессией. Так, задержанный в 1755 г. в Пудожском погосте крестьянин Иван Кондратьев во время допроса в воеводской канцелярии заявил, что он «ис тех гарей выходил по наведыванию о пришедшей команде для разорения <���…>, а между онех гарей пропитание имел портным мастерством» [751]. Своевременную информацию о приближающейся угрозе получили и мезенские старообрядцы в 1744 г. [752]

В то же время сохранилось незначительное число свидетельств о том, что появление «гонителей» ускорило трагическую развязку. В 1684 г. подполковник Ф. Козин сообщал царям Петру и Иоанну, что обнаруженные им в Каргопольском уезде «церковныя расколники, послыша людей (стрельцов. – М.П. ) зажглись» [753]. В 1765 г., перед самосожжением в Каргопольском уезде, староста и десяцкие Андоморецких «раскольнических жилищ» подошли ко двору одного из старообрядцев и стали «приступать и спрашивать о беглых людях». Хозяева, как оказалось, задолго до появления воинской «команды» тщательно подготовились к «гари» и ждали лишь удобного момента для совершения ритуального суицида. Они отказались отвечать на вполне заурядные по тем временам вопросы «десяцких». Вскоре двор «внутри загорелся» [754].