Максим Пулькин - Самосожжения старообрядцев (середина XVII–XIX в.)

Итак, в большинстве случаев именно старец-наставник становился главным действующим лицом при планомерной подготовке к самосожжению. Его действия включали как демонстративное совершение обрядов по особым «раскольническим» правилам, без священника, так и проповедь самосожжения. Например, перед самосожжением 1693 г. в Пудожском погосте «чернец», руководивший подготовкой к самоубийству, «крестил вновь» всех приходящих к нему, не останавливаясь перед тем, чтобы совершать обряд насильственно [714]. Но самая главная его роль заключалась в проповеди: «говорил де он, чернец, всем людям, что ныне вера худая, и четвероконечный крест называет крыжем». Для того чтобы привлечь к самосожжению как можно большее число людей, старообрядческий наставник совершал регулярные поездки по окрестным деревням: «выезжая же из тое пустынки, он, чернец, людей к себе подговаривает и всячески прелщает». Наконец, негативное восприятие «никонианской» церкви выразилось в кощунственных действиях по отношению к местному приходскому храму: «в Пудожском погосте церковь вновь пересвятил <���…> из церкви антиминс вынес и церкви Божии обругал» [715]. Обличая отступников-никониан, самосожигатели старались провести последние дни жизни в строгом благочестии. Собравшиеся в «згорелом доме» непрерывно совершали всевозможные другие церковные обряды и блюли строгий пост. Так, перед самосожжением в келье на болоте Лемписенсуо в приходе Яакима собравшиеся рано утром клали 600 земных поклонов, следуя при этом порядку, запрещенному патриархом Никоном, который дозволял только поясные поклоны. Перед завтраком совершали еще 1000 поклонов, перед ужином кланялись 300 раз и перед сном еще 150 раз. Чтобы не сбиться со счета, каждый из будущих участников самосожжения получил от наставника собственные четки. Такой порядок был установлен старообрядцем Пеккой Ляпери, длительное время жившим в России и получившим там соответствующую «закалку» [716].

Изучая самоубийство, произошедшее более полутора столетий спустя, другой исследователь старообрядческого суицида отметил ту же особенность в поведении готовящихся к смерти старообрядцев на юге России: «Обыкновенным времяпрепровождением скитников были молитвы, чтение, беседа». Жильцы вели себя так, как люди, скрывающиеся от неведомых врагов и живущие в постоянном, непреодолимом страхе: «они редко выходили из здания, разве что по ночам» [717]. Безусловно, этот стиль поведения постепенно приводил всех собравшихся к религиозному экстазу и полному подчинению каждого из добровольных страдальцев воле наставника. На севере, во время последних в истории старообрядчества самосожжений, события также развивались по отработанному сценарию. Чаще всего внутри здания молились, поучали и слушали проповеди, а на крыше «згорелого дома» днем и ночью стояли караульные, нередко с ружьями в руках. В их обязанности, как пишет, опираясь на документы, связанные с самосожжением близ дер. Мальцевой (1756 г.), исследователь сибирского старообрядчества Д.Н. Беликов, «входило наблюдать за всеми посторонними, которые хотели бы приблизиться к собранию, и не допускать их до него». Иногда к «згорелому дому» приходили обеспокоенные родственники собравшихся, случайно узнавшие о грядущем трагическом событии, но караульные отгоняли их. Поэтому так скудны и противоречивы сведения о том, что происходило в постройке, предназначенной для самосожжения [718].

Вполне возможно, что подготовительные обряды были более сложны, чем их описания, дошедшие до нас в случайных отрывках. Судить о происходящем в «згорелых домах» мы можем на основании документов, составленных руководителями «команд», посланных для «увещевания» старообрядцев, а также рапортов прочих сторонних наблюдателей. Так, например, судя по доношению в Сенат старосты Кимежской волости Каргопольского уезда, для самосожжения в 1765 г. было привезено из Чаженгского старообрядческого поселения «в грамоте умеющих для пения двадцать девок» [719]. Подробности совершаемых с их участием обрядов неизвестны. Вероятно, что они принимали самое активное участие в ритуалах, предшествующих самосожжению.

Возможны и иные предположения. Нередко «перед гарями несчастные кандидаты на самосожигание <���…> старались урвать последние радости жизни», ведь «смерть во имя веры все равно должна была очистить и покрыть все грехи» [720]. На этом особенно настаивают яростные обличители старообрядцев-самосожигателей. Это такие разные по своему статусу и отношению к старообрядческому вероучению лица, как святой митрополит Димитрий Ростовский (Д.С. Туптало) и старообрядческий проповедник Евфросин. Об этом же пишет в предисловии к своей публикации старообрядческого памятника Хр. Лопарев. По его данным, перед третьей Дорской «гарью», в конце XVII в., старообрядцы длительное время пребывали в часовне и «несмотря на приготовления к смерти, обуревались плотскими похотями» [721]. Этот же отвратительный эпизод в самосожжениях подчеркивает в своем труде профессор П.С. Смирнов [722]. Иногда в литературе появляются и более широкие обобщения на эту же тему: «Раскольники-беспоповцы <���…> имели склонность метаться между аскезой и дионисийскими излишествами» [723]. Но таким, зачастую бездоказательным утверждениям все же нельзя полностью доверять.