Андрей Десницкий - Христианство. Настоящее

Старые, «проверенные временем» формы первых веков христианства, а именно соборы, как показывает недавний опыт, не всегда срабатывают. Что же касается принципа соборности в жизни отдельных общин, то у нас в России с ней большие проблемы, хотя вертикаль власти отстроена прочно. И можно ли ждать тут серьезных изменений, если даже поместные церкви не могут договориться меж собой?

С официальной кремлевской точки зрения, которая разделяется и многими православными, Россия – самодостаточная и совершенно особая православно-исламская цивилизация, которая наконец-то возвращается к собственным истокам, а католический и протестантский Запад ей то ли вековечный враг, то ли что-то просто глубоко чуждое и постороннее. Какой разительный контраст с тем живым и неподдельным интересом к христианской жизни в европейских странах, который можно было увидеть пару десятилетий назад! Кажется, времена экуменического диалога прошли…

А какой экуменизм мы видели в последние десятилетия? В основном институциональный. Представители разных конфессий вели беседы на самые разные темы, выискивая точки соприкосновения. При этом каждый оставался в рамках своей конфессии с ее сложившейся догматикой и каноническим правом. В результате возникали крайне обтекаемые формулы, которые для одних были слишком слабыми, поскольку не предлагали никакого реального продвижения к единству, а для кого-то – слишком сильными, поскольку противоположная сторона признавалась за христиан, а не за злых еретиков. Самый яркий, пожалуй, пример – Баламандские соглашения 1993 года между православными и католиками. В России о них слышали единицы, и я знаю таких людей, для которых эти соглашения стали ясным признаком отпадения Московской патриархии от чистоты веры.

Этот институциональный экуменизм умер после того, как сыграл свою роль: христиане разных конфессий на протяжении XX века знакомились друг с другом, снимали мнимые разногласия и нелепые предубеждения. Но это совсем не значит, что между ними не было реальных разногласий или что их можно легко преодолеть, оставаясь в рамках собственной конфессиональной догматики и каноники. Когда этот предел был найден, задача институционального экуменизма оказалась исчерпанной.

Но это совсем не значит, что невозможен никакой другой экуменизм. Когда папа Франциск встречается с православными патриархами Варфоломеем и Кириллом, они не пытаются обсуждать Filioque , или непорочное зачатие Девы Марии, или примат римского папы (самые болезненные точки православно-католического диалога) – это всегда встречи двух пастырей, двух христиан, двух людей, но не двух институций.

Похожие встречи проходят и на самом базовом уровне в разных местах, например в монастырских общинах в Тэзе во Франции, в Бозе в Италии или в культурном центре «Покровские ворота» в Москве. Их базовый принцип – «мы разные и мы равные, нам есть, чем делиться друг с другом». Мы не будем притворяться, что нет между нами никаких разногласий, что православие и католицизм – совершенно одно и то же, или что одни из нас должны «дорасти» до уровня других. Но мы стараемся разглядеть друг в друге лучшее.

И это никак не исключает способности трезво проанализировать собственную традицию и разглядеть темные пятна в ней. Не к тому ли и призван христианин, чтобы сознавать свои грехи (в том числе и «корпоративные»), не приглядываясь к чужим?

Когда в 2005 году были изданы на русском языке дневники о. Александра Шмемана, русского священника, прожившего всю свою жизнь за Западе, – они произвели эффект разорвавшейся бомбы – разумеется, среди того узкого круга людей, кто их читал и принял всерьез. Впрочем, и те, кто не принял, сделали из дневников свой вывод: Шмеман, по сути, от православия под конец жизни отпал, только не успел или не пожелал оформить этот факт переходом в другую конфессию. Но его разочарование в историческом православии (а какое же бывает еще?) кажется полным и окончательным.

Вот, пожалуй, самые горькие из его слов: «…в Православии – историческом – начисто отсутствует сам критерий самокритики, сложившись как „православие“ против ересей, Запада, Востока, турков и т. д., – Православие пронизано комплексом самоутверждения, гипертрофией какого-то внутреннего „триумфализма“. Признать ошибки – это начать разрушать основы „истинной веры“. Трагизм православной истории видят всегда в торжестве внешнего зла: преследований, турецкого ига, измены интеллигенции, большевизма. Никогда – во „внутри“. И пока это так, то, по моему убеждению, никакое возрождение Православия невозможно». Здесь можно утешиться тем, что примерно так обстоят дела со всеми историческими религиями, это просто обычный архаический взгляд на вещи: мы всегда во всем правы, наши враги всегда нас преследуют.