Коллектив авторов - Иисус. Все мировые исследования

можем отвергнуть общий контур предания, саму идею, согласно которой Иисус был апокалиптическим пророком; в этом случае источники наши скудны и цинизм цветет буйным цветом. Или же мы можем сделать вывод о том, что представление Иисуса о замысле Божьем было некоей разновидностью апокалиптической эсхатологии – и в этом случае источники наши, быть может, вовсе не ведут в тупик и нам незачем прекращать работу. Какая же возможность вероятнее?

Быть может, кто-нибудь скажет, что на этой стадии необходимо провести историко-критическую работу и определить, какие из вышеперечисленных преданий восходят к Иисусу, а какие – к Древней Церкви! Именно так большинство из нас обычно и поступает. Однако задачу эту, судя по явной разнице итогов у разных исследователей, выполнить не так-то просто – и в любом случае, никакой необходимости в ней нет. Мы вполне можем ответить на вопрос, не вынося вердикт о том, принадлежит ли Иисусу то или другое речение. Дело в том, что целый ряд общих соображений подводит нас к принятию апокалиптического портрета Иисуса, представленного у синоптиков. К сожалению, здесь я не смогу подробно рассмотреть их все. Объем статьи позволяет мне лишь наметить линии рассуждений, каждое из которых необходимо развить и защитить от возможных возражений:

1. Многие ранние христиане верили, что эсхатологические события близки (ср. Деян 3:19–21, Рим 13:11, 1 Кор 16:22, Евр 10:37, Иак 5:8, 1 Пет 4:17, Откр 22:20). Древность их взглядов удостоверяет арамейское выражение µαράνἀ θά = («Гряди, Господи!» – 1 Кор 16:22, Дид 10:6) [562] Это почти несомненно «древнее исповедание веры, сохранившееся в каком-то палестинском богослужебном контексте», которое Павел использует «как исповедание грядущего Второго Пришествия Иисуса, понимаемого по меньшей мере как эсхатологическое и царственное, а возможно, и связанное с судом». Цит. по: J. Fitzmyer, «New Testament Kyrios and Maranatha and their Aramaic Background», в кн.: To Advance the Gospel: New Testament Studies (New York: Crossroad, 1981), с. 218–235, цит. с. 228–229. Ср.: ἔρχου Κύριε Ἰησοῦ в Откр 22:20 – греческое богослужебное переложение; см.: D. E. Aune, Revelation 17–22 (WBC 52C; Nashville: Nelson, 1998), с. 1234–1235. , а также и то, что древнейший дошедший до нас христианский текст, Первое послание к Фессалоникийцам, полон эсхатологических ожиданий (1 Фес 1:10; 3:13; 4:13 – 5:11, 23).

Вскоре после служения Иисуса мы встречаем у его последователей Naherwartung; знаем и то, что Иисус ассоциировал себя с Иоанном Крестителем, в чьих публичных выступлениях, если верить синоптическим Евангелиям, звучали отсылки к эсхатологическому суду, понимаемому как близкий и неизбежный (Мф 3:7–10, 11–12 = Лк 3:7–9, 15–18). И в самом деле: Иисус, по всей видимости, принял от Иоанна крещение – действие, представляющее собой некий богословский «гриф утверждения»; и предание рассказывает, что он открыто поддерживал служение Иоанна (Мф 11:7–19 = Лк 7:24–35; 16:16, Мк 11:27–33, Мф 11:14–15; 21:28–32; Ев. Фом 46). Снова и снова мы видим следующее: пытаясь воссоздать Иисуса, не ожидающего близкого конца света – иными словами, без апокалиптического Naherwartung , – мы отрываем его не только от ранних христиан, считавших себя его последователями, но и от человека, чье служение поддерживал он сам. Насколько такое вероятно? Кроссан, чьи взгляды на Иисуса совершенно отличны от моих, все же достаточно честен, чтобы признать: в моем аргументе есть смысл. Хотя это не «логический абсолют», ибо «Иисус мог быть и неапокалиптическим островком в апокалиптическом море – точно так же, как Ганди был островком ненасилия в мире насилия», все же это рассуждение «интригует своей обстоятельностью» [563] Crossan, «Assessing», с. 122. .

2. Павел знал Петра, ученика Иисуса, а также Иакова, брата Иисуса (Гал 1:18 – 2:14); по его словам, оба они были свидетелями воскресения Иисуса, произошедшего «в третий день» (1 Кор 15:3–7). Собственно, вопрос уже решен: некоторые люди, лично знавшие Иисуса, уже вскоре после его распятия верили, что Бог воскресил его из мертвых.

Что же побудило Петра и других знакомых Иисуса провозгласить, чуть ли не сразу после его смерти, о том, что его воскресил Бог? Несомненно, часть объяснения – в том, что к своему пасхальному опыту они подошли уже с определенными богословскими представлениями и ожиданиями. Основное утверждение: «Он воскрес» – едва ли можно считать бесстрастным фактическим описанием произошедшего, независимо от того, какое именно событие за ним стоит. Это скорее богословская интерпретация события, и она не могла возникнуть в эсхатологическом вакууме. Весть о воскресении Иисуса ясно говорит нам о том, что ученики надеялись на воскресение мертвых и до Страстной Пятницы – иначе они объяснили бы происшедшее как-то иначе.