Франко Нембрини - Данте, который видел Бога. «Божественная комедия» для всех

Нембрини:Вот это ты должен объяснить поподробнее. Я вырос, слыша от учителей, даже самых благонамеренных, противоположное тому, что утверждаешь ты. Меня учили, что современная наука возникла в противовес средневековой тьме и религиозности и, более того, что, по словам главного представителя Просвещения и рационализма, наука смогла возникнуть, только выйдя из состояния несовершеннолетия (я цитирую Канта [313] «Просвещение — это выход человека из состояния своего несовершеннолетия, в котором он находится по собственной вине» (Иммануил Кант. Ответ на вопрос: что такое просвещение? М.: Изд-во Дмитрия Карлова, 2012. С.8). ) по отношению к господству Церкви, к богословской доктрине, к этому Богу, угнетающему человека. Ты же сознательно переворачиваешь с ног на голову эти идеи, которыми мы сызмальства напичканы. Ты говоришь, что наука родилась из христианства, а не в тот момент, когда она освободилась от христианства.

Берсанелли:Я считаю, что начальный этап истории науки описывается в очень искаженном виде, и сейчас это признается на самом высоком уровне, то есть самими учеными. Например, американский исследователь Эдвард Грант написал книгу [314] Edward Grant. The foundations of Modern Science in the Middle Ages. Cambridge University Press, 1996. , нашедшую много последователей, в которой развенчивает этот стереотип. Это не опровергает тот факт, что в истории были сложные моменты — возьмем в качестве примера случай с Галилеем, — когда вырабатывающийся научный метод был настолько взрывным, что выбивал из колеи. Но все же именно определенное представление о природе и о Божественном породило рациональную категорию, которая привела к формулировке метода и идеи научного закона. Невозможно представить себе подобное, например, в буддистской культуре или любой другой пантеистической куль туре, в которой действительность не представляется упорядоченной структурой: там никто не мог бы сказать, что « Лучи Того, Кто движет мирозданье, / Все проницают славой и струят / Где — большее, где — меньшее сиянье» или «все в мире неизменный / Связует строй ». Для формирования такого представления нужен Бог, создающий нечто отличное от Себя и несущее Его отпечаток, сохраняющее « след вечной Силы » в устройстве и гармонии связей, объединяющих все сущее.

С другой стороны, такая позиция сегодня проявляется, потому что любопытство человека перед лицом природы, заставляющее его задавать вопросы, вызвано не чем иным, как религиозным чувством, желанием постичь порядок, лежащий в основе всех вещей: это часть нашего современного опыта, а не только историческое явление. Но этот опыт уходит корнями в христианскую традицию, в идею Бога, желающего, чтобы существовали все вещи и каждая отдельная вещь в ее самобытности.

Вернемся к Данте. Он продолжает так:

« Все естества » — все явления, от звезд до деревьев, от животных до неба во всей его полноте, от наиболее до наименее благородных.

Очевидно, что здесь Данте мыслит средневековыми категориями: он не современный ученый, а человек, обладающий познаниями своей эпохи. Я хочу подчеркнуть, что рациональная структура того, что излагает Данте, позволяет ему признать самобытность каждого явления, каждого отдельного элемента, в связи с чем нужна возможность понаблюдать за элементом, чтобы понять, как он себя ведет. Эта мысль возникает не отвлеченно, но как результат наблюдения за вещами, и именно это поражает в поэзии Данте: это поэзия человека, который смотрит на мир, выражая всю свою любовь к уникальности каждого отдельного создания.

Мы словно слышим здесь отголосок идей святого Франциска, другого гиганта, вместе с Данте заложившего фундамент научных возможностей (этот фундамент не виден, но без него все развалилось бы): признания отдельного творения. Его «Гимн брату Солнцу, или Славословие творений» — это тот взгляд на мир, без которого ученый не может увлечься окружающим миром в достаточной степени, чтобы начать задаваться вопросами, из которых и рождается наука.