Стрэтфорд Колдекот - Тайное Пламя. Духовные взгляды Толкина

Ключом к этой реконструкции стал язык; а чтобы понять, как именно, достаточно взглянуть на теории собрата–инклинга Оуэна Барфилда. По его мнению, развитие разума, мифологии и языка идут рука об руку. Человеческий язык и сознание эволюционировали вместе от «исходного соучастия», когда субъект и объект, слово и вещь, были практически тождественны, к состоянию отчуждения, когда они обособились настолько, что само ощущение связи — с природой и друг с другом — оказалось утраченным. Самая ранняя форма сознания выражалась в первую очередь в мифах, поэзии и метафоре. Древние языки использовали образы вещей, чтобы передать их значение. Позже, с развитием абстрактного мышления, метафора отходит на задний план, а для научного сознания первостепенную роль играют беспристрастность и точные измерения. Это неизбежный этап в формировании нового вида соучастия — сознательное приобщение ко всему сущему, возвещенное в эволюции рода человеческого (по крайней мере, так думал Барфилд вслед за Штейнером) через явление Христа.

Абстрактному мышлению, по Барфилду, противостоит символическое мышление, или воображение. Вслед за Кольриджем он делит phantasie , вымысел, надвое: с одной стороны, это «фантазия», или просто способность создавать образы, а с другой, «воображение», способность к творчеству и восприятию. (Сам Толкин предпочитает называть этот высший дар «фантазией», так что термины поменялись местами, но основная мысль — та же.)

Мифотворчество, или мифопея, для всех «инклингов» — это акт творческого воображения, тесно связанный с поэтическими корнями языка. Называние отнюдь не сводится к властному навешиванию ярлыков; оно позволяет нам, с помощью разума или воображения, постичь, что такое тот или иной предмет на самом деле. Давая предмету имя, выделяют его из контекста, определяют как вещь–в–себе, хоть сколько–то понимая его суть и его отношение к нам. Поэзия — уже более высокий уровень. Она обнаруживает, что сущности, явленные через эмпирический опыт, — это аналогии, сравнения, метафоры, символы, каждый из которых полон неисчерпаемого смысла. Мы «постигаем» явления более полно, выявляя связи между ними и между собою и всеми этими сущностями, а в этом процессе познаем и себя, и их.

Изучение этимологий, происхождения и эволюции словоформ — своего рода путешествие назад во времени и в сознании, ибо сами слова, особенно конкретные метафоры, на которых они изначально основывались, содержат отголоски исходного соучастия. Читатели «Властелина Колец», конечно, вспомнят слова Древоборода, обращенные к Мерри и Пиппину: «На моем языке… настоящее имя всегда рассказывает историю того, кто на него откликается» [10].

Многие из неоконченных произведений Толкина позволяют нам лучше понять его попытки изучить прошлое через язык. Наглядный тому пример — «Записки Клуба мнений»; их стоит прочесть еще и потому, что Клуб мнений создавался по образцу «инклингов» (хотя Толкин и предостерегает нас против их полного отождествления, называя роман «треснувшим зеркалом») [11]. Вторая часть «Записок» поначалу называлась «Помимо Льюиса, или За пределы Говорливой Планеты». Черты автопортрета просматриваются в образе Майкла Джорджа Реймера, профессора финно–угорской филологии, который «более известен как романист».

Записки или «протоколы» клуба якобы найдены около 2012 года и датируются с 1980–х годов. Начинаются они с обсуждения научной фантастики (включая книги Г. Дж. Уэллса, К. С. Льюиса и О. Стэплдона [12]), а затем Реймер подталкивает клуб — в частности Лаудема — к опасному эксперименту. Полагая, что иногда «в серьезных снах, или видениях» мы получаем доступ к чужим воспоминаниям и опыту, он утверждает, что научился «путешествовать» таким образом, покидая собственное тело. Мимолетные проблески из тех, что он описывает, — это слегка завуалированные переживания самого Толкина, скажем, зеленая волна, высокая башня у моря и статные, стройные деревья на зеленом холме, увенчанные синевой и золотом (Лотлориэн?). А за этими снами лежит нечто еще более мистическое:

Откуда–то из–за предела снов и грез то и дело снисходит благодать, и просачивается сквозь все уровни, и озаряет светом все сцены, через которые проходит разум на пути к пробуждению, и так перетекает в эту жизнь. В здешнем мире она задерживается надолго и все же не навечно, и память бессильна вернуться к истоку этой благодати. Мы зачастую приписываем ее тем картинам, которые прозреваем на грани, подсвеченные ее сиянием, пока скользим мимо — и прочь. Но гора на дальнем Севере в зареве неспешно догорающего заката — не само Солнце.