Стрэтфорд Колдекот: Тайное Пламя. Духовные взгляды Толкина

Первое впечатление от этих стихов Толкин вкладывает в уста Лаудема из неоконченного романа «Записки Клуба мнений» (подробнее о нем ниже):

Когда я натолкнулся на эту цитату в словаре, я ощутил странный трепет, словно что–то всколыхнулось во мне, постепенно пробуждаясь ото сна. За этими словами угадывалось, — если бы только удалось уловить! — нечто бесконечно далекое, странное и прекрасное, лежащее за пределами древнеанглийского… Не сочтите за кощунство, но я бы предположил, что эта удивительная сила воздействия берет свое начало в ином, еще более древнем мире.

Подобно Лаудему, Толкин попытался отыскать этот древний мир. Он верил, что отдельные яркие сны могут открыть к нему доступ. (Толкин часто упоминает навязчивый «сон про Атлантиду» — видение гигантской волны, захлестывающей зеленый берег, памятный с детских лет, со времен Южной Африки, и переданный «по наследству» одному из сыновей.) Другой путь в прошлое пролегал через язык как таковой, через «лингвистические фантомы» — отголоски и следы древнего мира в современной речи и в именах собственных. Уже по смерти Толкина, в некрологе, за несколько лет до того составленном для газеты «Таймс», К. С. Льюис пишет о том, что Толкин в некотором смысле побывал «внутри языка». Яркая фраза — и притом чистая правда. Берлин Флигер рассказывает, как некий коллега–филолог однажды задал Толкину вопрос: «Вы ведь пробились сквозь завесу, верно?» И Толкин «охотно признался», что так и есть. В его представлении язык как таковой обладал определенной глубиной: вторгшись внутрь, Толкин обнаружил, что вступает в тот же самый мир образов, куда указывали сны. На самом деле, «древний мир» — это мир и древний, и внутренний; а ведь именно это мы и имеем в виду под словом «мифический».

Под конец длинных каникул 1914 года Толкин пожил немного на ферме «Феникс» в Ноттингемшире. Там он написал стихи — первый плод размышлений над загадочными строками Кюневульфа. Они назывались «Плавание Эаренделя Вечерней Звезды». Это — исток всего самого свежего и самобытного в мифологии Толкина [8]. В наиболее проработанной форме оно содержится в самом сердце «Братства Кольца»: песню, сочиненную Бильбо (не без помощи Арагорна), сквозь полусон слышит Фродо в Каминном зале в доме Эльронда, и начинается она так:

Далее описывается, как Мореход (отец Эльронда Полуэльфа и дальний предок Арагорна) исполнил свою миссию в Бессмертных землях. Поскольку вернуться в Средиземье ему запрещено, он послан Бессмертными в вечное странствие на серебряном крылатом корабле по безбрежному небу и сияет ныне и навеки как ярчайшая из звезд над Средиземьем, известная нам как Венера, вестница рассвета и вечера. Самая ранняя версия стихотворения была опубликована в «Книге утраченных сказаний» (часть II) вместе с подробным разбором его эволюции. Начнем стихи так:

Эти строки созвучны поэтическому представлению Толкина о вселенной, но они иллюстрируют и значимость языка, самого звучания слов и стихов, для толкиновского «путешествия внутрь себя». «Странный трепет», о котором он пишет, вызван не просто фонетическим эффектом отдельных слов, использованных Кюневульфом. Поэтический контекст, в который они помещены, наделяет слова музыкальностью и способностью растрогать сердца. Пусть пресловутая фраза заимствована из поэмы однозначно христианской, но Толкин не сразу приходит к однозначно христианской интерпретации (L 297). Не устраивают Толкина и самоочевидные (для него) германские и древнеисландские аллюзии на звезду или одноименного посланца; они лишь пробудили еще больший интерес.

В первую очередь Толкина интересует древний мир, мифическая история, воскрешенная в сознании этой фразой. Благодаря поэту стихотворная строчка становится вместилищем памяти рода — той самой памяти, воскрешению или возрождению которой Толкин готов посвятить большую часть своей жизни. В этом отрывке, изъятом из контекста, но в сочетании с другими намеками и свидетельствами, он прозревает возможность восстановить давно утраченную мифологию донормандской Англии (L 131 и 180).