Путешествия Реймера уводят его в иные миры, далеко за пределы Земли (Говорливой Планеты) и солнечной системы; они, оказывается, безжизненны. Эшуризель, родина эн–келадим — мир неорганической материи, пронизанный музыкой и напоминающий «сад, рай, созданный из воды, металла и камня, подобный переплетающимся узорам живых цветов». Золотой Минал—Зидар — «безмолвный и недвижный, целый мир в миниатюре, состоящий из единой безупречной формы, завершенный, нетленный во времени, законченный, средоточие покоя, драгоценный камень, зримое слово, воплощенные созерцание и поклонение».
Больше всего членов Клуба занимают имена , приводимые Реймером, которые якобы заимствованы из его «родного языка». Под «родным языком» он разумеет «древнечеловеческий, или раннеадамский», то есть праязык.
На первый взгляд покажется, что, придумывая язык, вы пользуетесь материалом, взятым из других усвоенных наречий, однако отбираете вы элементы, наиболее близкие вашему родному способу выражения. В тех редких снах, что я имею в виду, вы наедине с собою в далеких безгласных сферах. Тут–то ваш родной язык и забьет ключом, создавая новые имена для всего нового и непривычного.
Эльфоподобные эн–келадим показывают Реймеру историю Атлантиды и «Драму Серебряного Древа»:
«[Они] сидят в кругу и поют под эту странную, долгую, протяжную музыку, которая вовеки не надоест и не наскучит. Музыка развертывается все дальше и дальше, до бесконечности, в то время как песнь обретает зримую жизнь. Зеленое море расцветает пеной, посреди него поднимается Остров и раскрывается, словно роза. А там проклюнулось Древо, серебряным копьем пронзает усыпанную звездами почву и растет, это — Новый Свет. Распускаются листья, это — Полный Свет; листья опадают, это — Дождь Света. Тут Дверь отворяется — но мне недостает слов, чтобы описать Страх».
Клуб обсуждает взаимосвязь между историей и мифом. Джереми предполагает, что древние легенды о «происхождении королей, законов и основных ремесел» — не выдумка или, по крайней мере, не просто «вымысел», у них есть корни. «Куда же эти корни уходят?» — спрашивает Фрэнкли.
В Бытие, наверное, — отвечал Джереми, — в Бытие человеческое; и далее, по убывающей, в истоки истории и в наброски географии, — то есть в структуру нашего мира во всей его неповторимости и в его события, рассматриваемые с некоторого расстояния. Ну, вот вам аналогия: издалека Земля выглядит как вращающийся освещенный солнцем шар, и эта абстрактная истина оказывает громадное влияние на нас и на все, что мы делаем, хотя здесь на Земле, она не сразу различима, и абсолютно правы прагматики, воспринимающие ее поверхность как плоскую и неподвижную.
Заметьте, Толкин платит «прагматикам» — в данном случае ученым–историкам — их же монетой. Научное мышление сравнивается с древним убеждением в том, что Земля плоская. Дальше он уточняет свою теорию:
Разумеется, картины, представленные в легендах, могут быть отчасти символичны, либо выстроены так, чтобы сократить или расширить, показать в определенном ракурсе или скомбинировать узоры. Картины эти далеки от реализма фотографии, однако ж они способны открыть нам некую правду о Прошлом.
А ведь туда вплетаются и реальные подробности, так называемые факты, произвольные очертания земли и моря, случайные свойства отдельных людей и их действий — песчинки, на которых, словно снежинки, кристаллизуются истории. В центре цикла стоит человек по имени Артур.
Фрэнкли возражает: артуровские романы «не реальны в том смысле, в каком реальны события прошлого». «Я этого не говорю, — отвечает Джереми. — Есть и вторичные планы или уровни».
В платонически–романтической традиции европейской литературы представлено множество уровней реальности. «Великая цепь бытия» протянулась от чистых духов и несокрушимых хрустальных сфер Эмпирея до изменчивых подлунных царств. Толкин прикидывает возможно ли применить эту средневековую космологию к понятию времени, чтобы примирить научные истины с теми истинами, которые он прозревал в мифологии. На самом деле он просто разрабатывал теорию мифа, которая объяснила бы его собственный непрерывный, длиною в жизнь, проект — Сильмариллион .
Клуб обсуждает Нуменор/Атлантиду. В отличие от Реймера, Лаудем — не визионер, но с десяти лет имеет дело с «лингвистическими призраками», и «призраки» эти связывают его с событиями, которые прозревает Реймер. Выясняется, что настоящее имя Лаудема — Эльфвине («друг эльфов»), а его отец Эдвин, путешественник, бесследно сгинул в западном океане вместе с кораблем под названием «Эарендель». Последним связующим звеном на пути к Нуменору/Атлантиде становится череда отцов и сыновей, и это очень важно — такая последовательность повторяется снова и снова на протяжении всего Сильмариллиона . Имена «Эльфвине», «Эррол», «Эриол», «Албоин», «Алвин», «Эдвин» и «Элендиль» означают «друг эльфов». Всех потомков первого Элендиля одолевает «тоска по морю», неутолимое желание уплыть на Запад.
Читать дальше