Георгий Ореханов - Лев Толстой. «Пророк без чести» - хроника катастрофы

В протестантском богословии XX века невозможно найти ни одного известного автора, который, рассматривая вопрос о христианской этике, не обратился бы к философским трактатам и идеям Л. Н. Толстого. M. Дерне указывает, имея в виду некоторые особенности развития секуляризационных процессов и положения в Европе с религией после событий 1968 г., что в ситуации глубокого кризиса веры и даже ее «внутреннего и внешнего банкротства» христианское сообщество в Германии в конце 60-х годов XX века оказалось «на грани самороспуска». Именно поэтому, пишет исследователь, можно предположить, что идеи Толстого и его «чудаковатое» евангелие станут снова актуальными: «И тогда образованные теологи снова займутся опровержением Толстого, а еще более образованные социологи будут идти рука об руку с ними в доказательстве очевидной негодности его примитивной социальной доктрины для высокоразвитого индустриального общества, оказавшегося в широкой перспективе сегодняшнего и завтрашнего дня. И пусть же тогда пра-христианский пафос Л. Н. Толстого и его сокровенная мудрость не будут “растворены” в его глупости» [208].

Существует большое количество конкретных свидетельств, подтверждающих, что идеи Л. Н. Толстого были созвучны не только общим тенденциям, проявившимся в протестантизме в XIX–XX вв., но и оказали значительное влияние на тех, кому, например, предстояло пройти через испытания Первой мировой войны. Таким человеком, в частности, был Л. Виттгенштейн, который некоторое время находился под впечатлением от толстовского «перевода» Евангелия и полагал, что это и есть истинное христианское благовестие. Характерно, что философ получил в этот период от своих сослуживцев прозвище «некто с Евангелием» [209].

Однако следует заметить, что протестантские авторы не приходят к единодушному выводу по поводу религиозных взглядов Л. Толстого и отмечают их двойственный характер.

Пытаясь примирить христианство с современной культурой, протестантизм XX в. чрезвычайно серьезно воспринял толстовское «благовестие», в котором видел знаменательный вызов времени. Протестантским богословам была очень близка критика догмы и культа Православной Церкви, в которых они видели искажение учения Христа, а также ярко выраженные рационалистические и этические установки писателя. С другой стороны, они были вынуждены отвергнуть законнические тенденции в толковании Нагорной проповеди и жесткую критику культуры во всех ее проявлениях. Кроме того, в контексте учения М. Лютера о двух царствах (светское царство вынуждено кровавым мечем обуздывать абсолютно неспособного к добру человека, так созидается невидимая Церковь – царство свободы) либеральные теологи невысоко оценили теорию непротивления злу насилием, подчеркивая, что евангельский пацифизм более эффективен не для жестокого мира, в котором живет человек, а для внутренней духовной жизни самого человека. Этот подход нашел яркое выражение в изданных в 1903 г. «Письмах о религии» либерального политического деятеля и социального теолога Ф. Науманна, который утверждал, что в жизни существуют два выхода из оппозиции «Бисмарк – Толстой»: принцип «Евангелие бронированного кулака» и «Евангелие братства». Как политик Ф. Науманн признавал только принцип «Бисмарка», но утверждал, что жизнь выше всех принципов и противоположностей и поэтому нуждается в «толстовстве» [210]. Таким образом, пафос русского реформатора, направленный не только на критику политических и социальных институтов, но и на их сознательное разрушение, был не близок даже самым радикальным из либеральных авторов.

Можно привести много примеров, иллюстрирующих двойственное отношение протестантских богословов к Толстому. Например, А. Швейцер указывал, что выдающаяся черта писателя – отношение к словам Христа: услышав их однажды, человек уже не может остаться равнодушным. В то же время Толстой сам ограничивает себя тем, что полностью отвергает мир и культуру, не понимая, какое значение имеет учение Христа в их обновлении [211].

Кроме того, для немецких профессоров были очевидны огрехи Л. Толстого в исследовании и толковании Евангелия. Мне пришлось уже писать об этом очень подробно [212]. Не буду повторяться, скажу только, что хотя подборка Л. Н. Толстым английских и немецких библеистов была фундаментальной, она носила тем не менее произвольный характер, потому что предпочтение отдавалось тем авторам, которые подтверждали его собственное практико-этическое понимание проповеди Христа. Кроме того, даже выводы и этих авторов Л. Н. Толстой искажал [213].