Геннадий Дмитриев - Апостол Иуда

— Антоний, — сказал прокуратор, — пойди, позови кого-нибудь из тех, кто близок ему. Пусть заберут Иисуса и омоют раны его.

На зов Антония явились Иаков и Фома, которые ожидали решения прокуратора. Видя, что Христос сам не сможет идти, Иаков ушел и вернулся с плащаницей, на которую положили истерзанное тело Иисуса и отнесли в дом Фомы. Там омыли раны и смазали их бальзамом, приготовленным из целебных трав.

Когда Иуда увидел, как измученного, истерзанного пытками Христа повели к Понтию Пилату, он понял, что это конец. Произошло то, самое страшно, чего он боялся. Он направился было вслед за процессией, уводившей Иисуса, но дорогу ему преградил всадник:

— Это ты Иуда Искариот? — спросил он.

— Я, — ответил Иуда. — Что надобно тебе от меня?

— Вот, держи! — он бросил к ногам Иуды мешочек с деньгами, который со звоном упал на землю. — Каиафа велел передать тебе, ты заработал это!

С этими словами всадник развернулся и ускакал, подняв облако пыли. Иуда поднял мешочек и развязал, там было тридцать серебряных монет. «Так вот во что оценил меня Каиафа!» — обожгла его мысль. Он вернулся к первосвященнику, вошел в дом, и швырнул деньги на пол, к его ногам.

— Забери свои деньги! Я не предавал Иисуса! Ты же знаешь это!

— Я знаю, — ответил Каиафа. — Но кроме меня, этого не знает никто. Все считают, что именно ты предал его. А деньги возьми, негоже деньги на пол бросать. Да и в храм их вернуть нельзя, ибо заплачены они за кровь невинную.

— Ты знал, что Иисус не виновен, но всё равно отдал его Пилату на смерть! А ведь он хотел только поговорить с тобой! Хотел, чтобы ты выслушал его!

— А тебе то что? Он говорил — я слушал. Он хотел поговорить со мной, я хотел избавиться от него, а ты хотел помочь ему. Хотел помочь ему, а помог мне. Вот я и заплатил тебе за работу. Он добился того, чего хотел, и я добился того, чего хотел я. А чего же хочешь ты, Иуда? Возьми деньги, ты заработал их.

— Будь ты проклят, во веки веков, Каиафа!

— Нет, это не я, это ты будешь проклят во веки веков, и ты, и имя твое, и весь род твой!

Иуда ушел. Он знал, что никто, никогда не вспомнит о нём того, что было на самом деле, что душа его будет завидовать душам тех, кто горит в аду. Ни рай, ни ад не примет его душу. Весь ужас безысходности навалился на него как каменная глыба, которая сдавливала грудь, мешала дышать. Он подошел к своему дому, который казался ему могилой, он снял со стены веревку, связал петлю, встал на стол, и, перекинув веревку через балку потолка, надел петлю на шею. Вдохнув полной грудью воздух в последний раз, он оттолкнулся от стола ногой, и петля захлестнула его горло. Хрип последнего проклятия вырвался из него, и он затих навсегда.

Завтра утром должны были казнить Варавву и ещё двоих разбойников, пойманных раннее, а вечером, накануне казни, слуга доложил Понтию Пилату, что разбойник Варавва желает с ним говорить.

— О чем мне говорить с разбойником? — ответил прокуратор, — передай, что слишком много чести для него, говорить с наместником кесаря в Иудее.

— Он отвечает, что желает оказать честь прокуратору беседовать с иудейским царем, — возразил слуга.

— Что? Этот разбойник называет себя иудейским царем? Да он просто сумасшедший! Приведите его, хочу я посмотреть на этого «царя Иудейского»!

Стражники привели к нему закованного в цепи Варавву. Он стоял и смотрел на прокуратора тяжелым, ненавидящим взглядом.

— Кто ты, и зачем хочешь говорить со мной? — спросил Понтий Пилат.

— Я, Иисус, называемый Бар Авва, сын Иосифа, внук Иакова из дома Давида, имею полное право называться иудейским царем!

— Иисус? — удивился прокуратор, — я знаю Иисуса, называемого Христом, бродячего проповедника. Утверждают, что он происходит из рода Давида.

— Иисуса Христа? — усмехнулся Варавва, — он внук Илии, из весьма сомнительной, дальней ветви царя Давида, он не может претендовать на трон.

— Да он и не претендует, но к чему ты мне это говоришь, я не собираюсь разбираться с родословной вашего царя, ты — разбойник, и будешь казнен.

— Я требую суда синедриона, я не претендую на трон, но, хотя бы на суд я имею право?

— Ты напал на римский обоз, ты виновен в преступлении против Римской империи, и суд синедриона не может тебя судить. Здесь я решаю. Моё слово — закон! Я уже вынес приговор, и другого суда не будет!

— Ты поставлен управлять народом Иудеи, а спросил ли ты народ, захочет ли он казнить меня?