Фридрих Шлейермахер - Речи о религии к образованным людям, ее презирающим. Монологи [сборник]

В этом достоянии я столь же уверен, как в своем бытии; и я не потерял еще ни одного существа, любовь которого была мне дорога. Ты, кому суждено было покинуть наш круг в свежем расцвете юности, посреди быстрой радостной жизни, – да, я смею обратиться к возлюбленному образу, который живет в моей душе, живет вместе с моей жизнью, любовью и скорбью – никогда не покидало тебя мое сердце, моя мысль проследила твое дальнейшее развитие, как ты сам осуществил бы его в себе, если бы пережил новое пламя, возжегшее мир; твое мышление соединилось с моим, и беседа любви между нами, взаимосозерцание душ никогда не прекращается и продолжает действовать на меня, как будто ты живешь рядом со мной, как бывало. И вы, возлюбленные друзья, что пребываете еще в этом мире лишь вдали от меня и часто шлете мне свежий образ вашего духа и вашей жизни, – что значит для нас пространство? Мы долго были вместе и все же были более далеки друг от друга, чем теперь: ибо что́ есть близость, как не общение душ? Чего я не вижу в вашей жизни, то я представляю себе; вы близки мне во всем, что́ есть во мне и вокруг меня и что́ должно жизненно затрагивать ваш дух; и немногие слова подтверждают мне все или наводят на верный след, где еще возможно заблуждение. А вы, окружающие меня ныне со сладостной любовью, вы знаете, как мало меня мучит желание блуждать по земле; я твердо стою на своем месте и не покину своего прекрасного достояния – возможность в каждое мгновение обменивать с вами мысли и жизнь; где есть такое общение, там – мой рай. Если над вами властвует иная мысль, да будет так: для нас все же нет удаленности. Но смерть? Что же такое смерть, как не бо́льшая удаленность?

Мрачная мысль, неумолимо сопутствующая каждой мысли о жизни и будущем! Конечно, я могу сказать, что друзья не умирают для меня; я вбираю в себя их жизнь, и их действие на меня никогда не прекращается; но меня самого убивает их смерть. Жизнь дружбы есть прекрасный ряд аккордов, основной тон которых смолкает, когда друг покидает мир. Правда, тон этот продолжает еще звучать в длительном внутреннем эхе, и музыка не прерывается; но вместе с другом умерла созвучная гармония, для которой я был основным голосом и которая принадлежала мне, подобно тому, как гармония во мне принадлежала ему. Мое воздействие на него прекратилось, часть жизни погибла. Своей смертью каждое любящее существо убивает других, и у кого умерло много друзей, тот под конец сам умирает от их руки, когда его дух, отторгнутый от своего влияния на людей, которые были его миром, и оттесненный назад к себе самому, начинает сам себя пожирать. Двояким бывает неизбежный конец человека. Погибнуть должен тот, у кого непоправимо нарушено равновесие между внутренней жизнью и внешним бытием. Погибнуть должен и тот, у кого оно иначе нарушено, – кто, достигнув последнего завершения своей самобытности, окруженный неисчерпаемо богатым миром, не имеет уже никакой задачи для внутренней деятельности; всецело завершенное существо есть Бог, оно уже не может выносить бремени жизни, для него нет места в мире человечества. Итак, смерть необходима; приближение к этой необходимости да будет делом свободы, и способность желать смерти да будет моей высшей целью! Я хочу тесно и крепко прильнуть к друзьям и охватить все их существо, чтобы каждый, покидая меня, сладостными муками приближал меня к смерти; и я хочу достигать все большей завершенности, чтобы этим путем душа все более приближалась к желанию смерти. Из обоих этих начал всегда состоит смерть человека, и потому не все друзья меня покинут, и никогда также я не достигну полной завершенности. В прекрасной соразмерности, в согласии с природой моего существа я буду со всех сторон приближаться к этой цели; это счастье обеспечено мне моим внутренним покоем и моей тихой, богатой мыслями жизнью. Для существа, подобного моему, высочайшее благо состоит в том, чтобы внутреннее совершенствование переходило и во внешнее воплощение, ибо, завершаясь, каждое существо приближается к своей противоположности. Мысль оставить в художественном творении мое внутреннее существо, и с ним – весь дарованный мне образ человечества, тождественна для меня чаянию смерти. Как только я начал сознавать полный расцвет моей жизни, во мне возникла эта мысль; теперь она растет с каждым днем и приближается к определенности. Я знаю, в силу свободного решения я оторву эту мысль еще недозревшей до конца от нутра своей души, пока жизненное пламя еще не выгорело во мне. Но если бы я дал ей созреть, если бы я дал завершиться этому творению, тогда, как только верное отображение явилось бы в мир, мое собственное существо должно было бы погибнуть: оно было бы завершенным.