Фридрих Шлейермахер - Речи о религии к образованным людям, ее презирающим. Монологи [сборник]

Бой часов и движение солнца на небе отсчитывают мне часы и годы, и я знаю, что, живя, я неустанно приближаюсь к смерти. Но приближаюсь ли я и к старости, – к той бессильной, тупеющей старости, на которую так горько жалуются все, когда незаметно исчезает счастье радостной юности и гордое чувство внутреннего здоровья и полноты? Почему же они дают исчезнуть золотой поре и со вздохом подставляют шею добровольно избранному ярму? Я также некогда думал, что мужу не подобают уже права юности; я хотел приучить себя к бо́льшей тишине и осмотрительности, и, мудро поставив себе целью отречение, подготовиться к более мрачной поре жизни. Но духа не могли удовлетворять тесные границы, и вскоре я стал раскаиваться в обедневшей трезвой жизни. Тогда, на первый же призыв, ко мне вернулась радостная юность, и с тех пор она всегда держит меня в своих спасительных объятиях. И если бы я теперь знал, что вместе с потоком времени от меня унесется юность, то я лучше добровольно бросился бы навстречу смерти, чтобы страх перед верным злом не отравлял мне всякое благо, доколе, наконец, мое бессильное бытие не приведет меня к еще худшему концу.

Но я знаю, что этого не может быть, – ибо это не должно быть. Неужели духовная жизнь, свободная и неизмеримая в своей основе, должна иссякнуть у меня ранее, чем земная жизнь, которая уже при первом биении сердца содержала в себе зародыши смерти? Неужели фантазия не будет вечно направлена со своей обычной полной силой на прекрасное? Неужели исчезнет легкое и радостное сознание, и душа не будет так быстро и любовно склоняться к добру? Неужели я должен со страхом внимать волнам времени и видеть, как они меня подтачивают и буравят, пока я не распадусь на части? Скажи же, сердце, сколько раз до этого конца мне будет дано счесть тот промежуток времени, который только что истек, пока во мне была эта отчаянная мысль? И если бы я мог сосчитать это, то тысяча или один раз было бы мне одинаково мало. О глупец, мнящий по признакам времени прорицать о силе духа, мерилом которого никогда не может быть время! Ведь и небесные тела в одинаковое время не проходят одинаковые части своего пути, и ты должен искать высшего мерила, чтобы понять их движение; неужели дух должен подчиняться более убогим законам, чем они? Но он и не следует им. Многими рано завладевает ворчливая, нищая, безнадежная старость, и враждебный дух срывает цветок их юности, едва только он распустился; у других долго сохраняется сила духа, и седую главу возвышает и украшает пламя очей и радостная улыбка уст. Почему я не могу в счастливой борьбе отражать нападение скрытой смерти еще дольше, чем тот, кто долее всех сохранял полноту жизни? Почему я не могу, не считая годов и не внимая разрушению тела, силою воли удержать у себя до последнего вздоха возлюбленную богиню юности? В чем же, если не в воле, основание этого различия между людьми? Разве дух имеет определенную меру и величину, что может расточить и исчерпать себя? Разве действие истребляет его силу, и разве он теряет что-либо при каждом своем движении? Те, кто долго наслаждаются жизнью, – разве они – скупцы, мало тратившие свою силу на действия? В таком случае всякая радостная и свежая старость была бы постыдна и позорна: ибо презрения заслуживает тот, кто скупится в юности.

Если бы такова была судьба и мера человека, то я хотел бы лучше стиснуть в узкий промежуток то, на что способен дух; я хотел бы иметь краткую жизнь, чтобы оставаться юным и свежим, пока это возможно! Для чего слабо разливать лучи света по широкой плоскости? Сила духа не проявляет себя в этом и ничего не осуществляет. Для чего беречь действенность и растягивать ее в длину, если при этом ты должен ослабить ее внутреннее содержание и если в конечном итоге все же не может получиться больше, чем ты имел с самого начала? Лучше блестяще расточить жизнь в немногие годы, чтобы ты мог наслаждаться своей силой и обозревать, чем ты был. Но не такова наша судьба и мера: такой земной закон не может загнать дух в свои формулы. На чем может сломиться его сила? что́ теряет он от своего существа, когда действует и сообщает себя? что́ может истребить его? Яснее и богаче, сильнее и здоровее чувствую я себя теперь после каждого действия: ибо в каждом деянии я усваиваю нечто из общего питательного материала человечества, и, растя, мой образ приобретает бо́льшую определенность. И обусловлено ли это только тем, что я теперь еще подымаюсь на высоту жизни? Конечно да; но когда же внезапно изменится это прекрасное соотношение? когда же я начну не расти в деянии, а, напротив, гибнуть? и как будет мне возвещен этот великий поворот? Если он наступит, то я должен буду познать его; а если я его познаю, то лучше мне умереть, чем в долгом убожестве созерцать на себе самом человеческое ничтожество.