Дмитрий Узланер - Постсекулярный поворот. Как мыслить о религии в XXI веке

Кырлежев прекрасно понимает опасность подобной инструментализации. Он признает, что новизна постсекулярной ситуации так и не была до конца ни осознана, ни адекватным образом использована в русском православном контексте. Говоря о возможности постсекулярной политической теологии, то есть теологии, позитивным и творческим образом взаимодействующей с секуляризацией, он пишет:

…приходится констатировать, что… православная церковная среда, как священники, так и миряне, отвергает любую новую политическую теологию в качестве теологической реакции на исторические и текущие изменения… [559] Kyrlezhev A. On the Possibility or Impossibility of an Eastern Orthodox Political Theology // Stoeckl K., Gabriel I. and Papanikolaou A. (eds.) Political Theologies in Orthodox Christianity. London, New York: Bloomsbury, 2017. P. 187.

Кырлежев осознает, что в ситуации современного российского православия, в котором преобладает богословский антимодернизм, постсекулярная теория слишком часто интерпретируется как «основание для религиозного реванша в социополитической сфере», она может даже «стать препятствием для формирования политической теологии… откликающейся на процессы секуляризации» [560] Ibid. .

Понятие постсекулярного и связанные с ним теории были введены в российский контекст для осмысления постсоветского опыта. Изначально это была академическая попытка понять причины окончания советской секуляризации и возрастания социальной значимости религии в российском контексте. Постсекулярная теория позволяла предположить, что Россия переживала не просто «религиозное возрождение», не просто возвращение к докоммунистическим формам религиозности и государственно-церковных отношений, но более фундаментальную трансформацию, затрагивающую само деление на религиозное и светское. Нормативное измерение данной теории подразумевало появление новых креативных пространств постсекулярности, в которых могли бы возникнуть новые формы религии, политической теологии и государственно-конфессиональных отношений, что позволило бы уйти от привычных досоветских и советских форм. Эти новые формы были бы постсекулярными и пострелигиозными по отношению к устаревшим домодерным и модерным концептуализациям религиозного и светского. В общем, теория постсекулярного содержала в себе обещание религиозного расцвета. Она также подразумевала расцвет альтернативных мировоззрений и плюрализма как такового, однако этот последний момент был намеренно проигнорирован тогда, когда этот концепт перекочевал в официальный дискурс РПЦ.

Понятие постсекулярного было охотно воспринято представителями Церкви, которые считали постсоветскую ситуацию несправедливой по отношению к возрастающей социальной значимости православного христианства. Это привело к чрезмерному упрощению данной концепции — вплоть до того, что она превратилась в инструмент оправдания практически любого расширения церковного присутствия в жизни российского общества. За последние годы имела место целая серия мер, которая существенно увеличила влияние РПЦ и которая ознаменовалась поворотом России к так называемым «традиционным ценностям» [561] Stepanova E. «The Spiritual and Moral Foundation of Civilization in Every Nation for Thousands of Years»: The Traditional Values Discourse in Russia // Politics, Religion & Ideology. 2015. 16 (2–3): 119–136; Agadjanian A. Tradition, Morality and Community: Elaborating Orthodox Identity in Putin’s Russia // Religion, State and Society. 2017. 45 (1): 39–60. . Вследствие этого возросли антирелигиозные и антиклерикальные настроения среди секулярно настроенных граждан, воспринимающих эту экспансию не как переход к чему-то новому, но как простое возвращение к досоветским формам. В своем противостоянии консервативному повороту критики начинают использовать аргументацию, которая все больше напоминает традиции советского «научного атеизма». В результате публичное пространство в России начинает все чаще восприниматься как поделенное на два непримиримых лагеря: гиперрелигиозный, выступающий за традицию и воспринимающий любую критику в адрес церкви и православия как заговор врагов церкви и государства, и гиперсекулярный, выступающий за науку, прогресс, либерализм, секуляризм и воспринимающий любые уступки религии как предательство в деле борьбы за победу цивилизованных форм существования. Постсекулярность как теория, призванная распаковать дихотомию «религиозное / секулярное» и наметить пространство для новых форм взаимодействия между этими двумя полюсами, практически не звучит в этом противостоянии. Остается все меньше следов постсекулярного императива, сформулированного Хоружим так: