Все это в самом деле очень сочный материал, и я могу идентифицироваться с намерением аналитика взять такой случай. При ближайшем рассмотрении мы часто можем наблюдать у пациента уже в предварительных интервью две противоположные фантазии о лечении. В одной ожидается, что аналитик будет способствовать психическому изменению, освободит пациентку от ее болезни и поможет ей продвигаться дальше в ее жизни; в другой фантазии пациентка бессознательно желает использовать аналитика, чтобы регрессировать к патологическому равновесию, которое было утрачено, к некоему status quo ante (предшествующему статус-кво). Таким образом, инфантильный невроз, который стал клиническим неврозом, скоро станет неврозом переноса, следуя принципу компульсивного повторения, бессознательного по природе. Мы можем видеть эту двойственность у Аликс. Проект ее диссертации уже пал жертвой ее невроза, в придачу к чему она уже в кризисе – не знает, заводить ли ей ребенка с партнером или расстаться с ним . Желание иметь ребенка и принять отца для него, должно быть, угрожало ее патологической, но зато хорошо знакомой фиксации на матери. С одной стороны, у нас есть причины считать, что она ожидает, что аналитик освободит ее из этой ловушки. Совпадение ее визитов к аналитику и попытки встретиться с отцом, похоже, поддерживает эту гипотезу. Однако когда аналитик предлагает ей лечение, она, кажется, вновь сдается, как раньше перед матерью: «Я оставляю это на ваше усмотрение. Вы та, кто знает…»
Далее мадам Хойжман обсуждает в своей презентации превратности судьбы внутреннего объекта, и здесь мы можем видеть уже два объекта, материнский и отцовский, начинающие проглядывать в переносе. Более того, следуя версии пациента, эта родительская пара не хочет иметь ребенка, так что ей остается быть нежеланным продуктом этой пары. Взгляд аналитика на маленького ребенка в ней, похоже, уловил трагедию потерянного младенца, который, как Гадкий утенок, находится в исследовании своего происхождения. В истории Аликс ценой, которую ей пришлось заплатить за то, чтобы быть принятой своей матерью, стало полное подчинение, и она была готова повторить это ради того, чтобы ее приняли как ребенка/пациента.
Эта покорность в обмен на защиту помогает понять, почему ей пришлось прятать – с точки зрения мадам Хойжман – свою красоту, свою женственность, свое творческое начало и свою независимость: чтобы выглядеть как партеногенетический продукт своей матери. Если эта оценка имеет какой-то смысл, нас не должно удивить сообщение, что после начала лечения, ощущая, что ей угрожает эта мать/аналитик, Аликс рассталась со своим бойфрендом, таким способом восстанавливая симбиотическое равновесие с внутренней матерью.
Но мадам Хойжман показывает: проекция материнской фигуры Аликс на нее была не единственным, что случилось с этим объектом:
Мне, однако, Аликс предоставила особую роль в связи со своим отцом. Она не хотела, чтобы я знала, кто был реальный человек, этот столь знаменитый актер. Она таким образом поставила меня в положение маленькой девочки, которая могла только фантазировать об этом недостижимом отце; и, следуя примеру своей матери, она оставила его для себя, а меня лишила его.
Аналитик теперь была поставлена в положение маленькой девочки, тогда как пациентка взяла себе роль матери («следуя ее примеру»). Мы бы назвали это проективной идентификацией с внутренним объектом, с внутренней матерью, которая меняет идентичность пациентки, в то же время отщепляя маленькую девочку и проецируя ее в аналитика и обращаясь с ней как с таковой.
Эти движения – где различные объекты приписываются тому или иному члену аналитический диады, и затем они воспринимаются как играющие роли, даже когда разыгрывания не происходит, – считаются экстернализацией того, что кляйнианская теория описывает как внутренний мир с его внутренними объектами в качестве действующих лиц, разыгрывающих пьесу бессознательной фантазии. Д. Бьянчеди с соавторами так описывают эту динамику:
С драматической точки зрения психическая жизнь выглядит как сюжет, в котором роли играют различные персонажи. При таком рассмотрении психические явления воспринимаются как драматические события: эго и его объекты взаимодействуют персонифицированным образом, они принимают на себя роли, наделяются намерениями, переживают ощущения и личные чувства и производят значимые действия (сюжет). Эта драма происходит в различных сеттингах и всегда разворачивается внутри эмоционального контекста. (De Bianchedi et al., 1984, р. 394)
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу