Array Сборник статей - Международный психоаналитический ежегодник. Шестой выпуск. Избранные статьи из «Международного журнала психоанализа» (сборник)

Я опять думаю про Поля: он все время убегает. [Ее ученик, о котором она говорила на предыдущих сессиях.] Я говорила с социальным работником в школе – никто не знает, где он… Это ребенок, у которого дела идут неважно. Он не бывает счастлив нигде: ни со своим отцом, который бьет его, ни с мачехой, которая о нем не заботится, ни со своей матерью, которая им не интересуется…

А.: Как Поль, в прошлый вторник вы отсюда убежали… Вы чувствовали, что разрываетесь между вашей матерью и мною… между вашей матерью и вашим отцом… между Жюльеном и вашими детьми?

П.: Да, в самом деле… Это было нелегко.

Freud S. (1924). Le problème économique du masochisme. OCF-P Vol. XVII.

Kahn L. (2000). L’excitation de l’analyste in Le fantasme: une invention? A.P.F-Paris.

Robert Oelsner. Discussion of «The case of Alix: A psychoanalytic transformation when a baby makes three». Int J Psychoanal (2015) 96:99 – 108.

4119 Dayton Ave. N., Seattle, WA, 98103, USA.

Психоанализ – только полоска на шкуре тигра.

Когда-нибудь он может встретиться с Тигром.

Несколько аналитиков, публиковавшихся в этом разделе ранее, писали о том, как по-разному может быть описан случай и как на него могут смотреть участники дискуссии (Boesky, 2013; Bronstein, 2013; Scarfone, 2011; Steiner, 2013). То, как о случае рассказывают, отчасти связано с культуральными идиосинкразиями; при втором же взгляде можно также обнаружить, что на теоретический выбор аналитика, на ее технику и стиль интерпретации тонкое влияние оказывает возникший у нее контрперенос на данного конкретного пациента. Однако по отчету об одном случае коллеги, которой мы никогда не встречали, извлечь эти факторы участникам дискуссии было бы трудно. Таким образом, мы должны просить снисхождения у аналитика данного случая и надеяться, что читатели воспримут наши тексты с благожелательным скептицизмом. Мы не присутствовали в кабинете вместе с этим пациентом и потому не можем утверждать, будто знаем о том, что там происходило, сколько-нибудь больше, нежели лечащий клиницист. Мы можем попытаться путем экстраполяции нашего собственного клинического опыта поставить себя на место аналитика и вообразить, каким был бы наш опыт этой конкретной психоаналитической игры.

Мы должны осознавать: отчет о сеансе есть конечный продукт истории пациента, как она разворачивалась по ходу аналитического часа, в течение которого аналитик обычно играет множество ролей: как слушатель, как реципиент переноса пациентки, как тот, кто откликается своим контрпереносом, и т. д. Отчет, таким образом, представляет собой рассказ аналитика обо всем его опыте в целом, что добавляет глубины и перспективы тому, что нам доводится услышать или прочесть. Затем есть наша собственная реакция как комментаторов. Можно ли ожидать от нас, что мы будем объективными наблюдателями, или мы тоже активные участники – через наши идентификации с пациентом, с аналитиком, с персонажами и драмами, о которых мы читаем/слушаем, а также с нашим положительным или отрицательным отношением к теоретическим основам, предполагаемым в отчете?

Хайде Файмберг (Faimberg, 2013) и Стивен Купер (Cooper, 2013) доказывают, что аналитические аффилиации – часть нашего контрпереноса, и они будут определять ту позицию, которую мы занимаем, когда слушаем (Файмберг), а также могут обрамлять и ограничивать нашу способность видеть и понимать (Купер). Я полагаю, что это верно, не только когда мы находимся в кабинете с пациентом в качестве аналитика, но также и когда мы функционируем как супервизоры, участники дискуссии и даже как читатели отчета о случае. В конечном итоге, при всем везении, наш взгляд и понимание будут только одной полоской на шкуре тигра, а не полным его изображением.

После всего сказанного я попытаюсь проделать кое-какие упражнения вокруг и по поводу описываемого материала, сродни тому, что в музыкальной композиции называется «вариацией на тему…», и в надежде, что исходная мелодия, написанная мадам Хойжман, останется узнаваемой.

Мадам Хойжман предлагает нам яркое описание Аликс: от их первой встречи в 22-летнем возрасте пациентки и до настоящего времени, когда ей 30. Что, похоже, сразу привлекло внимание аналитика, – это скрываемая женственность и красота, вместо них – детская внешность. За этим первым впечатлением следует – что неудивительно – сообщение Аликс о запрете, лежащем на ее желании написать диссертацию и завести ребенка с мужчиной, с которым она встречалась два года, неразрешенная битва, которая, конечно, забирала значительную часть ее умственной энергии, оставляя ее с либидинальной депрессией. Согласно рассказу Аликс, она была незапланированным результатом сексуального контакта на фестивале, после чего мужчина/актер, которым ее мать восхищалась, ушел. Мать и дочь оказались в ловушке mènage-a-deux «без отца, наносящего побои» или разделяющего единство мать/ребенок. Функция Аликс состояла в том, чтобы выполнять нарциссические устремления матери с помощью синдрома хорошей ученицы; мадам Хойжман интерпретирует это так: Аликс превратилась в фаллос своей матери. «Под маской фаллической позиции, – продолжает мадам Хойжман, – управляемой младенческим всемогуществом, я увидела робкую маленькую девочку, блуждающую в одиночестве в поисках отца». И действительно, Аликс организовала тайную встречу с предполагаемым отцом примерно в то время, когда пришла к своему аналитику с желанием начать анализ.