Array Сборник статей - Международный психоаналитический ежегодник. Шестой выпуск. Избранные статьи из «Международного журнала психоанализа» (сборник)

Иллюстрируя неудачу начального процесса, Оланье драматично описывает аутистическое развитие, при котором соматические ощущения стали для психики единственным доказательством жизни, по сути «аутосотворенной» субъектом, некой аутостимуляцией, при помощи которой психика несет свой взаимодополняющий объект в зону сенсорной функции, ставящей целью гарантировать, что он выживет. Аутичный субъект борется за то, чтобы добиться ощущения «продолжения быть» (Винникотт) в качестве единицы Я/мира (Оланье), и его поведение свидетельствует о дефиците в его первичном опыте. Это незабываемая и яркая концептуализация аутистического дефицита и компенсации в аутичном развитии за недостатки при первой встрече рта/меня с объектом/миром/мной.

Оланье описывает менее острые последствия неудачи в начальной ситуации, когда ребенок встретил «белое пятно», «лишающее младенца истории тела», которая, как она вновь утверждает, не может быть диссоциирована от «психики, которую младенец выковывает для себя». Оланье описывает преувеличенное функционирование страдания в развивающемся характере в том случае, если мать не может установить чувство субъектности через полное удовольствия удовлетворение нужд. Удовольствие оказывается связано с желанием быть оставленным в покое; призыв к объекту будет только через страдания. Это тяжелые последствия для ребенка. Оланье также описывает бремя слишком сильной ненависти, которое представляет собой основу для избытка параноидных концептуализаций; эта кляйнианская параноидно-шизоидная позиция – явный продукт воображаемого или первичного в некоем процессе, где чаша весов слишком склоняется к избытку боли в начальном опыте.

От того, каким образом матери удастся откликнуться на нужды младенца, зависит очень многое, и Оланье в этой статье красноречиво симпатизирует матери. Она пишет о последствиях для младенца, если он слишком сильно отклоняется от идеальной дородовой фантазии в уме матери. И предполагает, что в голове у каждой матери возникает какой-то идеальный образ. Оланье выдвигает гипотезу: последствиями для младенца, который слишком отличается от идеала в голове матери, будут базовое ощущение незащищенности и «увечащая неуверенность» в соответствии между собой и образом в зеркале. В качестве более крайнего случая материнского разочарования в том, что младенец не соответствует ее идеалу, Оланье пишет о ребенке, который развивается в контексте матери, оплакивающей своего живого младенца так, будто он мертв. Такой ребенок, если в его жизни нет никакого нового референта, становится кем-то «несуществующим», чье присутствие больше не подтверждается взглядом, который видит тело, который слышит плач и т. д.

Однако Оланье спрашивает: что делать матери, когда встреча с новорожденным слишком травматична, когда ребенок находится «вне истории», потому что мать не может найти ему никакого места в своей собственной истории? Мать должна попытаться заново соединить воображенного ранее ребенка и ребенка в настоящем, и это, как она пишет, очень тяжелая работа, много труднее, чем обычное оплакивание. Но даже если матери это удастся, младенец уже был «изувечен», лишен психической репрезентации, которая должна была приветствовать его в этом мире; ему придется использовать свои «психические границы» для того, чтобы преодолеть последствия этого опыта лишенности, этой первой фазы жизни, которая поместила его вне истории; строить историю (свою собственную), в то же время оставляя первую главу пустой.

Оланье не исследует подробно последствия относительной неудачи; но, как и во всех ее обобщениях, тень поврежденного взрослого зримо присутствует в кратком упоминании будущего слишком много страдающего ребенка – можно сказать, ребенка, не «контейнируемого» матерью, которая не может или не хочет признавать необходимость компенсировать вред, нанесенный ею, когда она не могла предоставить достаточно «иррадиирующего (расходящегося лучами)» тепла удовольствия. Если младенец все-таки не творит аутичного или психотического бреда, то он выстраивает из страдания желание себя «починить, чрезмерно защищать или, наоборот, наказывать страданием, которое будет появляться у него, или усугубляться, или, наоборот, просто игнорироваться», что приведет взрослого к преувеличенной зависимости или садомазохистической перверсии.

Пьера Оланье идет, как она пишет, от наблюдения того, что видится лишь как сквозь темное стекло, уверенно увлекая за собой читателя от оснований к последствиям. Такое чтение требует определенной готовности «верить в невероятное» [87]. Иногда ее убежденность напоминает мне работы тех, кто долгие годы работает с пациентами одного определенного типа. Мне на ум приходят Мервин Глассер и его опыт с перверсиями или Генри Рэй с психотиками. Но, мне кажется, среди всех постлакановских французских мыслителей лишь Андре Грин, посвятивший всю жизнь синтезу теории и опыта, создал столь же связную систему мысли; его теоретические построения в конечном итоге организовали вокруг его идей о влечении к жизни и к смерти некую диалектику их взаимодействия. Труды Грина помещают репрезентацию в сердце объекта, полного влечения к жизни, тогда так Оланье исходит из представления о катектированном аффекте, удовольствии или боли, регистрирующихся в теле, – это «герой» ее повествования.