Array Сборник статей - Международный психоаналитический ежегодник. Шестой выпуск. Избранные статьи из «Международного журнала психоанализа» (сборник)

Отсюда вопрос, который я задаю: что означает ослабление религиозного дискурса в пользу научного для нашего отношения к телу, для нашего понимания собственного соматического функционирования? (Тот же вопрос можно задать по поводу нашего отношения к реальности, к общественной сфере, к закону, но в этой статье центральное место занимает тело.)

Я, конечно, не берусь дать ответ на такой сложный фундаментальный вопрос.

Я ограничусь тем, что укажу две характеристики, выделяющие и определяющие то тело, о котором мы научились думать через религиозный дискурс, и то тело, которое мы знаем через научный дискурс. Первая характеристика связана с тем, какое место в происхождении и судьбе тела занимает желание (в религиозном дискурсе это место предоставляется, а в научном отрицается); вторая характеристика касается регистра видимого.

Религиозный взгляд на мир, свойственный нашей культуре на протяжении веков, разумеется, невозможно свести к фантазии. Вся религия является результатом долгой работы преувеличения, сублимации и вытеснения. Факт остается фактом: тело, которое, согласно священным текстам, соответствует модели первого тела, созданного Богом, тело, которое остается неизмененным в момент воскресения из мертвых, сосуществовало с некой фантазматической репрезентацией, которая всегда будет связывать то, что она репрезентирует, а значит и тело, с желанием. Весь культуральный дискурс имеет задачу интегрировать какую-то долю фантазматических целей с культурой; этот дискурс не в силах их уничтожить, но он в силах предложить им замещающие цели, частичные компенсации. Эта задача будет иметь больше шансов на успех, если желание сохранит свое место в том, что культура утверждает по поводу организации, судьбы и природы людей и вещей. Особенностью тела в том виде, как его представляет наука, является то, что желание в качестве причины его функционирования и в качестве каузального объяснения его судьбы и его смерти исключено. Это научное знание, то самое, внутри которого нашел свое место аналитический дискурс – дискурс немыслимый и неприемлемый в другие эпохи, какие бы противоречия и взаимные вопросы ни разделяли две эти формы знания, – ставит перед собой цель (независимо от избранной области исследования) продемонстрировать такую истину, которая не может более принадлежать сакральному и претендовать на то, что она являет собой неизменяемое откровение.

Что произошло с тех пор, как тело стало избранным объектом наблюдения и исследования? К какому желанию, к какому видению тела отсылает нас наука? Каким побуждает нас видеть тело сакральный дискурс? И какой другой образ тела навязывает нам научный дискурс?

Прежде чем человек науки направил взор на тело, единственным объектом наблюдения было видимое тело и единое тело; внутреннее, оставаясь невидимым, хранило тайну своего функционирования про себя. «Ученый» и обычный человек равно имели дело только с цельными телами; первый мог утверждать то, в чем был уверен, никак не обосновывая отношения, существующие между видимыми признаками страдания и невидимым нутром. Благодаря сохранению невидимого измерения простой субъект без труда сопоставлял «научную» причинность, приписываемую его болезни, и божественную причинность, приписываемую как человеческому существу, так и его телу. Пока церковь запрещала вскрытие и пока этот запрет соблюдался, человеческое око не видело тела изнутри – состоящего из всяческих органов, частей и частичек.

Фрагментация становится все более подробной: биология не изучает уже большие системы; она изучает клетку и системы, которые ее составляют. Это знание подставило вместо образа тела образ сборки из миллионов клеток некой крайне сложной машины, чье функционирование недоступно знанию обычного человека. «И сотворил Господь клетку». Не так важно, в каком смысле верно или неверно это утверждение: в любом случае понятно, что к нему уже невозможно присовокупить «по образу и подобию клеток Божьих».

Конечно, субъект может вновь дать место в себе творящему Богу, приписывая Ему проект создания живой материи во всей ее сложности; но как уже сказал Фрейд по поводу Дарвина: уверены ли мы, что человек готов удовлетвориться тем местом, которое приписывает ему такой проект? Я сомневаюсь в этом. Как бы то ни было, меня интересуют не отношения между человеком и Богом, а отношение субъекта к своему телу. После того как мы, пытаясь прояснить законы функционирования тела, заменили его в качестве целостной единицы клеткой и после того как мы показали, что все эти законы касаются всех клеток, которые составляют живую материю, субъекту стало очень трудно выдвигать в качестве причины и организатора своего соматического функционирования желание. Происходящее с его телом находится вне желания . Пока знание о теле делало его видимые аспекты избранными, субъект мог формировать образ нутра, который оставался ему знакомым, образ, который он мог описать самому себе, обратившись к метафорам, совместимым с его фантазматическими конструкциями. Потом это нутро стало видимым, и с тех пор простой субъект, как ни парадоксально, может узнать о нем только через доверие к знанию специалистов. Другие знают, другие имеют власть демонстрировать истинность своих утверждений, у других есть власть воздействовать на функционирование тела. Это знание о теле, конечно, является частью корпуса исследований, посвященных явлениям мира в целом, мира за пределами тела. Вот поэтому-то мифический дискурс, религиозный дискурс и научный дискурс приходят, при окончательном анализе, к одному и тому же результату, а именно навязывают свое понимание реальности. (Я сделаю здесь небольшое отступление, чтобы подчеркнуть следующий факт: научный дискурс всегда приводил, среди прочего, к тому, что та уверенность и тот статус фундаментального свидетельства, которыми ранее наделялись наши чувственные впечатления, все более радикально ставились под сомнение. Но нельзя забывать: если мы хотим сохранить в целости психическое функционирование каждого человека, это сомнение следует сместить на теоретический уровень, чтобы оно не мешало повседневному существованию людей.)