Аше Гарридо - Человек, которого нет

Важное достижение: после сорока пяти минут переговоров, временами перемежаемых шуточками и смехом (с комментариями про напряжение, которое нарастает), мы все-таки пришли туда, где у меня оцепенение. И я его показал и рассказал, как оно происходит и как мне в нем. Как оно затягивает, засасывает, будто воронка муравьиного льва, всё глубже и глубже. Невозможно пошевелиться – телом, невозможно выбраться – душой. И показал, как я все-таки из него себя выдергиваю: на раз-два, по команде самому себе. И я все-таки в конце концов смог сказать «эти суки».

Как будто всё это было на самом деле, как будто эта «память» – истинная и настоящая правда про меня.

– Там то, что для меня так важно. То, что я смог. Надеюсь, что смог.

– Там твоя победа?

– Я надеюсь. Я надеюсь.

«Агностицизм по своей сути – это не вера, а метод, в основе которого лежит неукоснительное выполнение одного принципа… Предписываемые им действия можно сформулировать следующим образом: в размышлениях, невзирая на всё прочее, следуй разуму так далеко, как сможешь. И воздерживайся считать бесспорными выводы из размышлений, не получивших или не могущих получить наглядное подтверждение. В этом я полагаю символ веры агностика, и если человек придерживается его твёрдо и неукоснительно, то ему не должно стыдиться встречаться с мирозданием лицом к лицу, что бы ни было уготовано для него в будущем».

Томас Генри Гексли

Наверное, было бы замечательно, если бы прямо с этого момента Лу поверил в свои «воспоминания» и спокойно собирал информацию, добывая ее из работы с М., из чтения книг и других материалов, посвященных теме переворота в Чили в семьдесят третьем.

Или наоборот – это было бы верным признаком болезни.

Так или иначе, он не смог поверить раз и насовсем. Он был одержим желанием проверять и перепроверять информацию. И он не стал читать книги – довольно было и того, что сколько-то прочитала она еще в 80-х. Как он мог теперь различать свою память и её впечатления от прочитанного? Он терпеливо ждал, не появится ли что-то, не укладывающееся в её представления о происходившем там тогда. И не читал ничего нового. Около полугода не читал ничего на ту тему, которая больше всего его занимала. Потом начал понемногу собирать литературу. Всё равно любопытство его одолевало. Когда он видел в своих «воспоминаниях» какой-то предмет, ему хотелось немедленно собрать побольше информации о нем. Это приводило к удивительным открытиям. Но об этом речь еще впереди.

Сегодня я сказал Анне, что понимаю, конечно, ее интерес к той женщине, которая была раньше, но я здесь хотел бы, чтобы мы продолжали говорить обо мне, когда я начинаю рассказывать о своем.

Я понимаю, что Анна всё еще пытается связать концы с концами. Но это… Как бы сказать? Это шнурки от разных ботинок, и пользы от связывания их друг с другом не будет. Шнурки той, что здесь была до меня, в целом уже достаточно подвязаны, теперь – моя очередь.

У меня там есть травма, про которую я и хочу работать.

А не рассказывать, когда и как она узнала о существовании Вальпараисо.

Я и не помню… Кажется, у Роландо Карраско в «Военнопленных в Чили» упоминается, что переворот начался на флоте. Может быть. Не знаю. Надо добыть книжку и проверить.

На самом деле я всего этого не сказал, я был слишком озадачен происходящим: я говорю о себе, а меня спрашивают о ней.

С другой стороны, я понимаю Анну: она не знает того, что знаю я.

В общем, я сказал, что готов привести ее к себе той дорогой, которая ей подходит. Но я не уверен, что у меня действительно хватит терпения.

Когда я смогу – не только решусь, но и смогу, – добраться до того, что я пока только очерчиваю, до того ужаса…

Мне тогда понадобится много поддержки. И мой терапевт мне будет очень, очень нужен. Другого я завести не успею. Это дело долгое: контакт, доверие… То доверие, которое не принимается решением от головы, а вырастает и разворачивается как будто само по себе, из опыта общения и взаимодействия, из опыта прохождения трудных и жестких моментов. У нас с Анной было много таких моментов и ситуаций в терапии. Мне очень нужна будет моя Анна, когда я смогу добраться туда, где ужас.

Я говорю об этом так, как будто имею право рассчитывать на помощь в этих призрачных трудностях. Насколько же всё изменилось в тот момент, когда я перестал отказываться от себя, позволил себе признать, что я есть я…