Аше Гарридо - Человек, которого нет

Всякое бывает, и сами по себе эти действия ни о чем не говорят. И то же самое я могу сказать о любом из событий, или признаков, или проявлений того, на что я опираюсь, утверждая свою отличность от нее и свою личность – как ту самую, вполне конкретную. Каждое из событий само по себе значит очень мало или вообще ничего. Но все вместе они удивляют и успокаивают меня: я есть, я – это я.

Сейчас, когда я это пишу, я собрал уже много таких примет. И мне весело думать, что любой охотник на привидений или на НЛО может похвастаться гораздо более обширной коллекцией доказательств. Что ж, я начал совсем недавно, сам себе НЛО, сам себе привидение… Сам себе охотник.

Здесь всё так туманно, неопределенно и практически недоказуемо.

Но что я могу сказать совершенно точно, так это вот: пока я делал вид, что я не я, и всячески отказывался помнить себя, я был довольно беспомощен в жизни, кое-как справляясь со своими обязательствами и проживая день за днем наугад, без надежд и без надежной опоры. Сейчас, когда я трачу огромное количество сил и энергии на восстановление моей памяти, а она такая, что я очень хорошо понимаю свое прежнее нежелание к ней прикасаться, сейчас, когда кошмары приходят ко мне во сне и наяву – едва уловимой тоской или яростными флешбэками, – я становлюсь всё сильнее и увереннее, всё ловчее и удачливее, всё крепче и… счастливее. И по тому отклику, который приходит извне, по результатам моих действий из новой позиции, из нового понимания, из признания себя тогдашнего – я вижу, что это не иллюзия. Что я действительно становлюсь крепче и сильнее, возвращая себе потерянную память.

Таким образом, мне становятся доступны уже два «архива». В одном все документы сохранны и содержатся в порядке. Второй пострадал от пожара и наводнения, был неаккуратно перевезен в новое помещение, перепутан, неполон, многие документы невосстановимы, а то, что сохранилось, нуждается в тщательной и трудоемкой реставрации и упорядочивании. Поскольку с первым всё в порядке, а второй имеет для меня огромное значение, немудрено, что я больше времени и сил уделяю ему. Для равновесия в «сейчас» я больше опираюсь на «тогда». Посмотрим, как оно будет, когда я с ним разберусь, какое установится равновесие. Но пока, конечно, для меня драгоценна в том архиве каждая размытая или выцветшая строчка, каждый крохотный обрывочек, любой обгорелый листок.

На них записаны страшные вещи, и я ужасаюсь и плачу над ними. Но порой я нахожу между страниц высушенные травинки – белые, выгоревшие на солнце, и лепестки роз, так похожие на хрупкие пыльно-розовые сердца, и поблекшие, но всё еще целые незабудки.

Здесь важно, я полагаю, внести ясность. В тех отрывках, которые называются «Записки сумасшедшего» и «Неокончательный диагноз», содержатся разнообразные суждения, доводы, умозаключения, предположения, домыслы и выводы, гадания на кофейной гуще, мысли по поводу и прочее в том же духе – Лу и мои.

В отрывках под общим заголовком «Харонавтика» – только и исключительно то, что Лу видел, слышал, чувствовал и понимал во время сессий с М. Без толкований и умозаключений.

Сессия №3, 18 ноября 2012

На следующую встречу Лу ехал с готовностью, полный интереса, желания разобраться. Он уже верил. Он еще очень скептически относился к тому, что происходит. Это было одновременно: вера, скепсис. Непонятно. Ему был интересен сам процесс: как из ничего, из рассеянных мыслей, из старания ничего не придумывать, из опасения, что все-таки придумаешь, – вдруг обнаруживаешь себя разглядывающим картинку… совсем другую, чем старался не придумать. Неожиданную. И в голову не пришло бы! Как та пишущая машинка.

Еще удивительнее, когда проявляется едва заметное, но настойчивое ощущение в теле: дергаются губы, немеют ноги, тяжелеет и каменеет лицо. Неожиданно. Непонятно.

Как будто внутри тебя есть какой-то склад, где всё это скрыто и замуровано, и ты представления не имеешь, что оттуда вынесут на дневной свет. Невозможно предугадать. Удивительно. Интересно.

Но перед самым началом вдруг всё перевернулось. Страх. «Ни за что туда не пойду».

Однако он не изменил решения, и М. начала работу.

Нежелание идти туда росло и крепло. Но он оставался на своем месте на стуле и следил за «отверткой». И в нем поднималась ненависть – много ненависти, много упорства и гордости.

Он очень осторожно рассказывал М. о своих ощущениях. Он стеснялся говорить даже о ненависти, хотя дышал ею. Там, в этих ощущениях, он знал точно и определенно, кого ненавидит, но здесь, сейчас – знал, что всего этого не могло быть на самом деле. Но в том-то вся и штука, что когда он чувствовал свою ненависть, это была именно она. Не мысли о ненависти, не рассуждения, не догадки – чистое чувство в полную силу. Так же и гордость. Так же и упорство: он знал, что ничего они от него не получат, нет, никогда. Но ведь этого не было на самом деле? Кто они? Что хотят получить? От кого?