Аше Гарридо - Человек, которого нет

И вот я, двадцатисемилетняя молодая мать, пишу о том, чего вообще не знаю, помещаю этих людей в обстоятельства, которых не знаю, и к тому же отчаянно и нарочно меняю результат на обратный (в тексте у меня мятежников всё-таки повыгнали), но я ничего не могу сделать с тем, что погибает главный герой… И только не могу, не могу я убить его так, как мне шептали, и погибает он у меня там от шальной пули, но всё же на посту, потому что он там в центре событий…

В этом рассказе были совершенно удивительные, нетипичные для меня тогдашней персонажи – например знахарка и психолог Уна. Солдат Моисей. Матвей, человек со следами явной промывки мозгов… Сама Катерина, почему-то оказавшаяся чешкой… Симон…

Писать его было для меня – что ходить по льду, да еще и с выкрутасами. Но потребность была очень настоятельная. «Пиши», и всё тут.

И я написала.

Так этот рассказ и лежал у меня в папочках, а через пару лет я устроилась на работу в здание с подсолнухом на стене. Точно как в том рассказе.

И я стала чего-то ждать внутренне. Непонятно чего.

Это было вполне производственное здание, подсолнух был совершенно сельскохозяйственный, но всё же – абсолютно реальный бронзовый подсолнух. Его при мне привезли и на стену прикрепили (завод был с иголочки, новехонький).

Прошло еще несколько лет с момента появления подсолнуха, и я познакомилась с Лу.

Одна из первых мыслей, когда я узнала о нем немного больше, была: «А вот и геи…»

Да, а потом была еще Прага. И я, впервые в жизни туда попавшая, села в метро.

«Укинчуйте виступ а наступ, – сказал диктор, и у меня оборвалось сердце. – Дзвери ся зачиняй».

Ну, или как-то так. Видите, я не знаю чешского. Совсем. И дело было не в том, что понять его было просто, даже если бы он сказал «халимали абубу харабарас», – что еще могут сказать в метро при отправлении поезда? А в том, что я слышала эту фразу раньше. Часто.

Я живу в некрупном городе, и метро у нас нет. Нет его и в соседнем большом городе. Я жила шесть лет в Москве, но слышала-то именно это: фразу на чешском.

Я постаралась как-то забыть об этом.

И только несколько лет спустя погуглила – метро в Праге открыли в начале семидесятых годов. После 1968-го. Отчасти как бы в виде компенсации.

Что они мне шептали про его смерть? Ох, что шептали. Что бы ни шептали, тут важнее было, что я им сказала – нет, я не могу. Ну, не могу и всё. Сил не хватит сказать, и слов тоже нету, что хотите делайте, не могу.

Как будто они меня перед дверью держали, откроют – и я всё увижу, а я слезами умолила не открывать.

«…Отталкивает неестественное, а в нём не было ничего против природы. Вопреки очевидности, и здравому смыслу, и тому, как это касалось меня лично. Может быть, я никогда до этого не встречала мужчины с таким чувством собственного достоинства. Обычно ведь демонстрируется совсем другое… А тут – обаяние, ясное, как летний воздух. Вечный дух июня».

Юлия Сиромолот, «Подсолнух и яблоки»

Однажды я прочитал книгу. К сожалению или к счастью, она мало известна. Как по мне, так это замечательная книга, трогающая до самого сердца и хорошо написанная. Но если бы она была широко известна и популярна, вроде «Гарри Поттера» или «Трех мушкетеров», и если бы мне пришло в голову считать себя героем такой известной книги, вы могли бы совершенно справедливо рассмеяться мне в лицо или покрутить пальцем у виска, и я бы с вами согласился.

Бог миловал, я оказался героем почти совсем неизвестной книжки, и не книжки даже… Но записанной истории.

Я узнавал себя медленно и трудно, я отказывался верить – не сходству даже, сходства я никакого не видел, – но навязчивому чувству узнавания, тянущей пустоте в груди. Я пришел к своей знакомой, которая тоже читала этот текст, она филолог, литературный редактор, она разбирается в текстах, я спросил ее: «Скажи мне как редактор, найди десять отличий, ну или хотя бы найди три отличия между мной и человеком в этом тексте». Я просил ее найти отличия не потому, что мне казалось, что я похож на героя. Я был уверен, что сходства нет. Но не мог отделаться от мысли, что он – это как будто я.

Однажды в юности ей, той, что была здесь раньше, пришлось услышать свою собственную историю, рассказанную ей подругой о третьей подруге, с ее слов. То есть эта третья рассказала второй ту историю, как будто это с ней самой случилось. И пока моя девочка слушала, ей становилось не по себе, потому что ход событий и даже детали были знакомыми, но звучало это со стороны, как чужое. И была растерянность, а потом возмущение: как так? Это же мое! Что-то такое же было и со мной, когда я читал. «Что этот тип делает в моем пиджаке?!»