Андрей Пузырей - Психология. Психотехника. Психагогика

Их существование в качестве «объектов» – объектов изучения или практического действия – оказывается производным и вторичным по отношению к их существованию в качестве элементов тех или иных диспозитивов власти и даже, быть может, маскирующим их действительное происхождение, их «генеалогию» и их действительный статус и подлинную роль в стратегиях власти. И располагай мы такой возможностью, можно было бы попытаться продемонстрировать это скандальное для психологии обстоятельство в отношении многих, если не большинства, самых, казалось бы, «твердо установленных» в этой науке вещей.

А из этого, далее, – и именно в силу того, что «объекты» эти берутся, а лучше сказать: «выставляются» самими науками и практиками в качестве якобы уже изначально предстоящих им, естественных и автономных в своем существовании объектов, – именно в силу этого и сами развертывающиеся по отношению к этим «объектам» исследования и практики также оказываются «втянутыми», вовлеченными в осуществление стратегий власти, «захваченными» властью и ее «диспозитивами», а честнее было бы сказать: позволяют власти проделывать над собой такое, вступая с нею в заинтересованный сговор и давая согласие на нее работать.

Причем «изнутри» самих наук или практик – опять же: вопреки их базовым мифологемам, или «идеологемам» и, прежде всего, фундаментальной ценности и идеалу – «научного познания», а заодно и основанию для понимания эффективности практики, – идее «объективной истины», ориентация на которую позволяет якобы науке и практике достигать «свободы от» власти, – сами позитивные науки за счет, через развертывание своих предметных исследований принципиально не могут не только «извлечь» себя из этой «повязанности» властью, из ее сетей, но даже, как мы можем в этом снова и снова убеждаться, даже просто отдать себе в этом отчет и принять это всерьез как некий критически важный факт. А не сумев сделать этого, они, вопреки своим прекраснодушным убеждениям, каждым своим шагом продвигаются не к «свободе» от власти, но, напротив, ко все большей своей «встроенности» в диспозитивы власти.

В силу чего они не только не являются «объективными», но и не могут стать таковыми – как бы парадоксально это ни звучало, – не переставая быть тем, что они есть (то есть частями «диспозитивов власти»), не изыскав возможности для своей радикальной трансформации.

Но для этого они и должны были бы выполнить тот «генеалогический» анализ (или» деструкцию», или «деконструкцию») своего «объекта», образец которого дает Фуко в своей Истории сексуальности», анализ, который, как я говорил, и должен вести к радикальной трансформации самой исследовательской мысли, трансформацию, как я говорил, «катастрофической», нарушающей этой мысли непрерывность. Трансформации, стало быть, предполагающей ее – этой мысли – готовность «начать все сначала» и на совершенно иных основаниях.

Готова ли к этому «психологическая» мысль? Если бы не недостаток места, следовало бы воспроизвести один чрезвычайно сильный пассаж из Фуко – его прямой и прямо-таки убийственный выпад против претензии позитивных наук (в том числе и психологии) на объективность, – который приводится в комментариях к нашей книге. Вернемся к основной линии рассуждений Фуко.

«Понятно, – говорит дальше Фуко, – что именно диспозитив сексуальности и устанавливает внутри своих стратегий эту идею “секса”: и в этих четырех главнейших формах – истерии, онанизма, фетишизма и прерванного коитуса – и выставляет он “секс” как нечто, подчиненное игре целого и части, первоначала и недостатка, отсутствия и присутствия, избытка и нехватки, функции и инстинкта, финальности и смысла, реального и удовольствия. Так, мало-помалу, сформировался корпус идей общей теории секса.

Так вот, эта теория, порожденная таким образом, выполняла ряд функций внутри диспозитива сексуальности, которые и сделали ее (теорию. – А.П. ) необходимой».

И вот дальше следуют исключительно важные слова Фуко. «Три из них были особенно важными. Понятие “секса” позволило, во-первых, перегруппировать в соответствии с некоторым искусственным единством анатомические элементы, биологические функции, поведения, ощущения и удовольствия, а во-вторых, позволило этому фиктивному единству функционировать в качестве каузального принципа, вездесущего смысла, повсюду требующей обнаружения тайны: “секс”, таким образом, смог функционировать как единственное означающее и как универсальное означаемое».