Фрэнк Фаранда - Парадокс страха. Как одержимость безопасностью мешает нам жить

Однако задолго до явления Ньютона, в начале 1600-х гг., группа интеллектуалов-единомышленников заложила фундамент для его работы. Испросив благословения короля Карла II, они хотели основать общество для содействия распространению знаний. Организацию предполагалось назвать Королевским обществом.

Очевидно, появление Королевского общества осталось почти никем не замеченным. В его собраниях участвовали представители высшего класса, почувствовавшие вкус к диковинам и чудесам, являющимся перед ними. Как отмечают историки того периода, первые опыты Королевского общества часто были не более чем демонстрациями природных уродств или варварских пыток [109]: животных вскрывали живьем, их легкие надували кузнечными мехами, делали переливания крови между неродственными видами животных, кошкам и собакам давали яд – а зрители приходили поглазеть на это. В только что изобретенных вакуумных камерах удушали собак и кошек, всевозможные уродства изучали под линзами недавно появившегося микроскопа [110]. В одной из своих дневниковых записей Самюэль Пепис, частый посетитель, а впоследствии президент Королевского общества, ликуя, сообщил: «Я также видел абортированного ребенка, сохраненного в соляной кислоте» [111].

То, чем занималось Королевское общество, можно назвать странной смесью развлечения, науки и садистического удовольствия. Тот факт, что его деятельность имела признаки балагана, неудивителен. В Средние века, из которых оно выросло, трудно было удивить площадными казнями, наказаниями и пытками. Странно было бы ожидать, что появление Королевского общества мгновенно изменит общественное мышление XVII в.

Как я утверждал ранее, социальные изменения зависят от коллективного психологического состояния индивидов, составляющих это общество. Хотя Ньютон заслуживает признания за великие открытия, а Королевское общество – за создание фундамента для них, но и человеку гораздо менее известному удалось добиться сдвига, пусть и малозаметного, в деле освобождения пытливого ума.

Сэр Фрэнсис Бэкон родился в аристократической семье в середине XVI в. и получил наилучшее системное образование из доступных в его эпоху – в Тринити-колледже Кембриджского университета. В 1597 г. он стал первым канцлером королевы Елизаветы I и оказывал огромное влияние на большую часть политической жизни того времени. Бэкон также начал подвергать сомнению правомерность наложенных на науку ограничений. Он был убежден, что эмпиризм может многое предложить обществу и его запрет не позволяет нам улучшить мир. Судя по всему, Бэкон нашел путь к воображению.

В частности, он предложил пересмотреть наше отношение к природе и ее экспериментальному познанию. Он опровергал тех, кто твердил, что образование толкает людей к лености, беззаконию и аморальности, делает нецивилизованными. Он предложил нам не только новое видение науки, но и новое отношение к знанию. Запрет учения и опасения, что оно ведет к гордыне, полагал Бэкон, нелепы и беспочвенны.

Убежденный, в отличие от Августина, что вся наука есть проявление нашей любви к Богу, Бэкон отвергал мысль о том, что преданность Богу требует от нас прозябать в невежестве. Он декларировал это в работе 1620 г., в которой процитировал «Притчи» [112]: «Слава Божия – облекать тайною дело, а слава царей – исследовать дело» [113]. Историк Питер Харрисон задался вопросом, есть ли у нас основания считать, что Бэкон, говоря о науке, был искренен в своем благоговении перед Богом [114]. Конечно, трудно ответить на этот вопрос. Как бы то ни было, Бэкон сумел избежать прямых нападок на церковь, Библию или Августина. Вместо того чтобы пытаться оправдать греховную природу любопытства, Бэкон блистательно перевернул аргумент и предложил альтернативу любопытству как изначальной мотивации науки. Милосердие, утверждал он, а не любопытство, должно побуждать стремление к знаниям и научным открытиям. Под милосердием Бэкон понимал признание того, что плоды научных усилий послужат во благо Божьим творениям, следовательно, заниматься наукой – дело в высшей степени богоугодное. Пусть ученые будут «как пчелы, извлекающие благо из природы и использующие его для изготовления полезных вещей» [115].

Бэкон стал провозвестником оптимизма, экспериментального поиска, подтвержденного позитивного знания. По его мнению, девиз науки должен был смениться с ne plus ultra , «дальше некуда», на plus ultra – «еще дальше» [116]. С бесстрашием визионера он сказал: «Итак, раз мы не можем постичь никакого предела на краю мира… что-то обязательно находится за ним» [117].