Фрэнк Фаранда - Парадокс страха. Как одержимость безопасностью мешает нам жить

Однажды, когда мы исследовали природу этих воспоминаний, Робин на ум пришло лицо матери. Когда я попросил его описать, у нее возникли трудности. Она довольно ясно видела прическу и очертания лица, но вот выражение глаз и рта было точно расфокусировано. Была ли ее мать счастливой, грустной, сердитой, испуганной? Почему-то Робин было трудно определить эмоциональное состояние своей матери в этом образе. Пока мы переваривали этот опыт, Робин расплакалась. «Я не знаю, что она чувствует. Что она чувствует? Что?!» – в отчаянии кричала она.

Понемногу Робин стала вспоминать, что значительную часть своего раннего детства провела в неосознанных попытках выяснить, что чувствует ее мать. Мы с ней стали по кусочкам собирать осознание того, что в те ранние годы ее мать, безусловно, была удрученной. Мало того, что ее эмоции было нелегко распознать, нередко то, что было у нее на лице, пугало Робин. Родительская депрессия может оказать существенное влияние на чувство безопасности ребенка. Неспособность эмоционально достучаться до погруженного в депрессию родителя пробуждает у ребенка чувство неуверенности и непредсказуемости. Помимо того, что мать Робин была для ребенка непостижимой, ее депрессия затрудняла для нее поддержание значимых отношений. Это нарушало те самые взаимосвязи, которые могли бы помочь Робин научиться реагировать, понимать, когда стоит бояться, а когда расслабиться. Вместо этого Робин оказалась обречена ограничиваться неустанной сверхбдительностью, отчаянно пытаясь прочесть эмоции матери и гадая, как примириться с ощущением одновременно присутствующей и отсутствующей матери. Постепенно Робин спрятала свое чувство страха от самой себя и от близких под личиной «хорошей девочки». С этой маскировкой ей было проще поддерживать позитивную привязанность к значимым взрослым.

Это стремление настолько возобладало в ней, что заставляло искоренять все, хотя бы отдаленно нарушающее маскировку. На бессознательном уровне те части личности Робин, которые хотели безопасности, нашли способ приспособиться к проблеме. Ей нужно было устранить все, что могло бы отвлечь ее от необходимой бдительности. Сильнее всего отвлекали от главной задачи и самым непосредственным образом вмешивались в ее решение личные потребности и желания Робин. Ее ум стал медленно ослаблять эти внутренние стремления, словно прикручивая ручку регулировки, пока наконец она не перестала их замечать вовсе. Не осознавая этого, Робин так и застыла в своеобразной нездоровой настроенности на свою мать.

Можно сказать, что гнев, который временами вырывался из нее, был проявлением здоровой витальности – попыткой восстановить право иметь собственные потребности и желания. Вполне обоснованная, в реальности эта теория не слишком ей помогла. Психологическая темница Робин была настолько прочной, что после вспышек гнева ее переполняли чувства вины и стыда, и она возвращалась в безопасность своей уютной клетки, запираясь изнутри собственным ключом.

На примере Робин мы замечаем несколько факторов, осложняющих отношения между Страхом и Воображением. В самом общем понимании мы видим существенный изъян в человеческой безопасности. Безопасность обеспечивается системой привязанности, которая в лучшем случае субъективна, а в худшем – подвержена искажениям. Жизненный опыт заботящегося взрослого формирует его субъективные оценки угроз, которые не только руководят родительством, но и с младенчества интернализируются ребенком в качестве части его личности.

Субъективность оценки угроз была полезна для нас как биологического вида тем, что наша безопасность в младенчестве и детстве опирается не только на наши собственные страхи, но еще и на предшествующий опыт страха, усвоенный нашими родителями. Наш вид выжил, потому что мы смогли приспособиться, а приспособление строилось на гибкости в оценке угроз. К сожалению, эта гибкость в оценке угроз оказывается одновременно и уязвимостью, легко искажаясь под давлением травматического жизненного опыта родителей.

Рассмотрим, к примеру, опыт взрослых, которые держат своих детей за руку при переходе улицы. Каким особенным он должен быть у родителя (и, как следствие, у его ребенка), если в прошлом у него на глазах какого-то ребенка сбила машина! Хотя все мы знаем, что дети каждый день попадают под машины, мы несравненно сильнее будем сжимать ладонь своего ребенка, если лично перенесли эту психологическую травму.