Фрэнк Фаранда - Парадокс страха. Как одержимость безопасностью мешает нам жить

Тот факт, что мы от природы запрограммированы быть чуткими к тому, что выражает лицо заботящегося о нас взрослого, едва ли удивителен. Думаю, все мы бывали в ситуациях, когда вовремя посланный взгляд матери словно бы предостерегал нас от дальнейшего движения. Важнее для нас здесь, пожалуй, понимание того, что эта система ограничений куда более универсальна, чем мы могли предполагать.

Послания о том, что безопасно, а что нет, которые мы получаем в младенчестве и детстве, одновременно эксплицитны и имплицитны. Они поступают к нам непрерывным потоком разрешений и ограничений, взглядов, одобряющих или осуждающих то, как мы едим, играем, спим, ходим, бегаем, учимся, пользуемся горшком, переносим болезнь.

Все эти послания сформированы субъективностью наших родителей, микросоциума и общества. К сожалению, кумулятивные эффекты субъективных ограничений сказываются не только на нашей поведенческой свободе следовать своим интересам, но и на самой материи нашей личности и ума.

Ограничения исследовательской активности и игр, налагаемые страхом на млекопитающих, создают особенно много проблем для людей. Наш мозг и психика развились в самоорганизующиеся системы, похожие не столько на компьютер, сколько на игровую площадку. Как о роли игры, рассмотренной в главе 1, мы можем сказать, что игра – это работа здорового ума, так и о состоянии ума можно сказать в продолжение, что здоровый ум – основа здорового «я». Это имел в виду психоаналитик Дональд Винникотт, один из пионеров изучения младенческого и детского развития, говоря: «Именно в игре, и только в игре, каждый ребенок или взрослый может быть креативным и задействовать всю свою личность. И только будучи креативным, индивид открывает себя» [101].

Внедрение чрезмерного или хронического родительского Страха в жизнь ребенка препятствует не только его игровой деятельности, но и буквально игровой функции его Воображения, а соответственно, его способности быть тем, кем он мог стать [102] Dan Siegel Prunning. .

Бóльшую часть жизни Робин замечала за собой чрезмерное желание угождать, потребность нравиться людям и не жалела сил, чтобы быть хорошей подругой, а затем и женой. Ее муж прежде проходил психотерапию, но Робин никогда и никак над собой не работала. Муж посоветовал ей обратиться к психотерапевту, чтобы поработать над вспышками гнева, происходившими у нее во время их ссор. По словам самой Робин, сначала все шло нормально, а затем внезапно «ее прорывало». К сожалению, слова, которые она произносила в этот момент, были не просто злыми, они были токсичными и разрушительными.

Наша первоначальная работа вращалась вокруг помощи Робин в обретении большего контакта со своими чувствами, ей требовалось научиться замечать неуловимые мгновения эмоций, ощущений и чувств. Эта работа оказалась для нее полезной, и она прониклась надеждой. Однако, когда мы стали заглядывать глубже, Робин осознала, что не представляет, кто она такая на самом деле. Она не знала, какие у нее любимые фильмы, какая ей нравится музыка и даже почему она поселилась в Нью-Йорке.

В свете этой проступающей реальности мы вместе задумались о том, откуда берется ощущение собственной индивидуальности, почему оно ей неизвестно и существует ли оно вообще. Мелкие моменты смутного разочарования и эмоциональной боли позволили нам понять, что Робин упускает важные аспекты собственного «я». Она не была уверена: отвергала ли их, рационализировала, чтобы от них отмахнуться, или же просто их не замечала. Как бы то ни было, они были для нее недоступны.

Со временем, начав чаще сверяться со своими внутренними ощущениями, Робин рассказала, что с мужем чувствует себя так, словно ходит по тонкому льду. Это было неочевидное, едва уловимое чувство – как для нее, так и для других. Она описала свою чувствительность к потребностям мужа и других людей в целом. Она гордилась тем, что может эти потребности удовлетворить. Это могло принимать вид заботливых поступков – например, не забыть купить любимые хлопья мужа или послать благодарственную открытку его матери. Робин обнаружила, однако, что ощущение «тонкого льда» в отношениях с мужем было вызвано прежде всего стараниями быть на одной волне с его эмоциональным состоянием. Она сказала, что его не всегда легко понять и хотя она большой мастер чтения эмоций, но его состояние угадывает не всегда.

В ходе нашей работы открылось и постепенно нарастало понимание, что «счастливое детство» ее воспоминаний было в то же время детством, в котором она испытывала существенный ограничительный страх. В раннем детстве, вспомнила Робин, ей было трудно спать в одиночестве, и она часто будила мать, чтобы успокоиться. Мать успокаивала ее и сидела у кровати дочери, пока та не засыпала. Робин также вспомнила свой страх, что в дом вломятся грабители и похитят ее. Она боялась потеряться, когда они путешествовали, и хотела держаться за руку матери в общественных местах по меньшей мере до двенадцати лет.