Поль Сопер - Основы искусства речи

--Негодяи! -- закричал я. - Перестаньте притворяться! Сознаюсь -- моих рук дело! Вскрывайте пол! Вот здесь -- в этом месте... Слышите, как бьется его страшное сердце?

Эдгар Аллен-По, Сердце обличитель.

Господь -- мой пастырь, и я не буду в нужде. Он даст мне возлежать на зеленых пастбищах; Он приведет меня к тихим водам;

Он укрепит мой дух.

Он поведет меня путями правды во имя его;

И, хотя иду я долиной, на которую смерть

отбросила тень,

Я не буду страшиться зла, ибо ты со мною. Жезл твой и посох укрепят мои силы.

Ты уготовал мне трапезу на глазах врагов.

Ты умастил мне голову елеем, и чаша моя

полна до краев.

Доброта и прощение пойдут по следам моим всю мою жизнь,

И я вечно буду обитать в доме господа моего.

Двадцать третий псалом.

Когда брожу в толпе безмолвной Курящих нехотя людей, Надломленных бездельем полным,- Свет меркнет вдруг в душе моей. Они стоят на перекрестках, Пожмут плечами на привет,

Пустой карман покажут просто:

Циничный знак житейских бед.

Работы нет! Бесцельно, праздно,

Как те, кто служит и богат,

Они живут однообразно,

Душой томятся, долго спят...

Они живут, глаза уставив С тоской в безрадостную даль.

Их пустота мне сердце давит,

Их дней оплаканных мне жаль!

Стефен С п с и д е р, Когда брожу в толпе безмолвной.

18

Скоту подобно, смерть почуявшему, мечутся они. На площади водоворот людской и крик истошный. Правитель на подмостках тщетно воздевает

руки к небу-

Никто его не слушает, гремят лишь барабаны, Стараясь мир внести коротким: Нет и нет! Случилось что-то... Там на углу гонец, Посланник с вестью. Он изнемог. Его приподнимают...

Народ кричит. Гонец идет через толпу.

Затихло все,

И только там вдали не умолкают крики.

Так слушайте! Он около правителей. Он говорит...

* * *

Пришел завоеватель!

* * *

Завоеватель шествует, весь озаренный солнцем; Дрожащими руками они закрыли лица. Все замерли

от ужаса,

И пали ниц, во прахе распростершись. Он шествует один. Он шествует под лязг железа. Он попирает тень свою.

По пирамиде тел людских он поднимается все выше...

Он обернулся, поднял руку и открыл забрало.

Там ничего... Там нет лица... Шлем пуст!

Зияет пустота. Доспехи пусты. Я вам говорю- Там под металлом ничего. Один металл сверкает.

Да это ж бочка из металла. Вязанка лат!..

Толкни сильнее палкой - в миг все развалится.

Они не видят ничего. Они лежат на мостовой, на пепле От стрел и копий, ими же сожженных.

Они не видят или' видеть не хотят. Они безмолвствуют. Народ сам создает себе тиранов. Он верить хочет им.

Он жаждет от свободы быть свободным, расстаться с ней. Окончен долгий труд свободы...

Они лежат!..

Из радиопостановки в стихах «Падение города» Арчибальда Мак-Лея.

Друзья мои! Никто, кроме человека, находящегося в моем положении, не в силах понять чувство грусти при моем расставании с вами. Этим местам и доброте этих людей я обязан всем. Здесь я прожил четверть века, здесь я состарился. Здесь родились мои дети. Здесь я похоронил одного из них. Я оставляю вас и не знаю, когда я вернусь и вернусь ли - передо мной испытание, более тяжелое, чем бремя, какое легло на плечи Вашингтона. Без помощи провидения, которое сопутствовало ему, я не могу преуспеть. С этой помощью я преодолею неудачи. Веруя в то, что божественный промысел не оставит меня и пребудет с вами ради общего блага, будем питать уверенность и надежду, что все окончится хорошо. Поручая вас его попечению, так же как вы в

своих молитвах будете просить об оказании помощи мне, шлю вам сердечный прощальный привет.

Прощальная речь Линкольна по заметкам, произнесенная им перед жителями Спрингфильда, штат Иллинойс, И февраля 1661 г.

20

Позвольте мне описать, как в апреле 1865 года солдат Конфедерации, едва стоящий от усталости на ногах, запрятал в карман выцветшего мундира увольнительный билет, который отныне будет для его детей доказательством того, что он хранил верность долгу, и стал лицом к югу от Аппо- томакса. Только подумайте, как он был оборван, как измучен, какая тяжесть лежала у него на сердце, как он ослабел от ран и лишений. Он дрался до полного изнеможения и теперь сдал оружие, молча, судорожным рукопожатием распрощался с товарищами, в последний раз обратил орошенное слезами бледное лицо к могилам, усеивающим холмы старой Виргинии, и, наконец, надвинув на лоб серое кепи, пустился в трудный и долгий путь... И что его ожидает -- позвольте спросить вас, также вернувшихся домой в надежде найти в воистину заслуженном сердечном приеме воздаяние за четыре года самопожертвований... Что находит он, прошедший весь путь боев с бесконечно малыми шансами на успех и страшившийся смерти менее, чем сдачи врагу, когда он добирается наконец до своего дома, оставленного в довольстве и процветании? Он видит: дом превращен в развалины, ферма разграблена, амбары пусты, рабы разбежались, скот перебит, дела в совершенном упадке, деньги обесценены; общественный строй, когда-то полный феодального величия, безвозвратно ушел в прошлое; народ живет без законов и правопорядка; товарищи перебиты, и тяготы окружающих пали на его плечи. Он подавлен не только военным поражением - пришел конец традиционному укладу прошлого. И вот без денег, без кредита, без работы, не имея никаких материальных ресурсов и практической подготовки, он в довершение всего становится лицом к лицу с труднейшей проблемой, с какой когда-либо встречался человеческий разум,- с проблемой устройства великого множества освобожденных рабов.