Мари Кардиналь - Слова, которые исцеляют

Она позвала служанку, чтобы та убрала поднос с чашками из-под чая. Мы опять остались наедине с пылающим огнем в камине. Мне нравился огонь, его пламя, искры, которые летели, подобно звездам, и угасали, ударяясь о стенки камина.

И тогда я задала нелепый вопрос. Вопрос, ответ на который я знала, хотя мне никто никогда его не давал. Но мне казалось, что этот день посвящен всевозможным разъяснениям, он должен был внести ясность во все.

– Мама, а у мусульман все так же, как и у нас?

– Разумеется, все мы равны перед Богом и подчиняемся тем же естественным законам.

– А ты будешь приглашать арабских ребят, хорошо воспитанных, скажем, сыновей шейха Бен Тукука, которые учатся в пансионе во Франции?

– У тебя дар задавать глупые вопросы. Что делать этим людям у нас? Они бы заскучали! Чувствовали бы себя не на своем месте.

Я разозлила ее. Я не умела разговаривать с ней, была неловкой, шокировала ее. Порой она вздыхала: «Мне никогда не справиться с тобой!» В кругу других, чужих при моем появлении она предупреждала: «Будьте начеку с моей дочерью, она дикий ребенок, живчик, этакая ртуть». Я чувствовала, что она волнуется, понимала, что таким сравнением она пытается предупредить мою возможную бестактность.

Серебристая ртуть, живчик. Это заставляло меня думать о сверкании косяка рыб, когда они внезапно меняли свое направление, о сверкании их серебряной чешуи. Стаи голубей на своих виражах тоже сияли, как серебро.

Все кончено, сейчас она потребует, чтобы я ушла. Вместо этого она взяла другую папиросу, зажгла ее и поудобнее устроилась в кресле. Она медленно выдыхала дым. Ее губы были совершенными, с двумя острыми гребешками на верхней губе и четкой, слегка изогнутой линией нижней.

Ее зеленые глаза смотрели задумчиво и печально. Мне была невыносима мысль, что она печалится. Если бы она разрешила хоть немного приблизиться к ней, если бы я могла ее утешить, обнять, приласкать. Но она не желала этого. Только легкие поцелуи, приветствия при встрече и прощании – ничего большего. Она напоминала мне королевских фазанов из клетки в нашем саду. Они гуляли, важные и солидные, в золотисто-каштановых капюшонах, в оперении с зеленым блеском и с золотым и бронзовым шлейфом. Мне было бы приятно потрогать их, но – берегись! – они клевались, если я подходила к ним слишком близко. Их не следовало держать на замке, может быть, из-за этого они были такими злыми. А мать, ее тоже держали под замком? Нет, конечно, она делала все, что ей нравилось, шла туда, куда хотела, знала все правила, не рисковала сбиться с пути. И если эти правила казались мне порой тюремной решеткой, то на самом деле они таковыми не были, наоборот. Она часто повторяла: «Если ты не послушаешься меня, у тебя ничего не получится». Значит, у нее получалось.

– Я хотела бы поговорить с тобой об отце. Я хотела бы рассказать тебе, как ты появилась на свет. Думаю, это поможет тебе лучше понять наш разговор и избежать ошибки, которую совершила я. Он не из нашей среды, вопреки видимости и вопреки происхождению. Он из хорошей французской семьи, без лишних претензий, правильной. Он разорвал с ней отношения еще в ранней молодости и стал жить самостоятельно. Ты знаешь, что он родом из Франции, из Ля Рошель. Но бог знает, где он скитался, пока попал сюда! Лучше не знать! Он намного старше меня, тебе это известно…

Он очень красивый мужчина, как говорится, обворожительный. Как только он попал сюда, то стал звездой города. Французский инженер, интересный собеседник, он обладал всеми качествами, чтобы понравиться, и, признаться, я была польщена, когда он попросил моей руки. Кстати, несмотря на разницу в возрасте, твои дедушка с бабушкой одобрили наш брак. Он был хорошо обеспечен, дела на заводе в то время шли успешно. Воздадим кесарю кесарево: он был мужественным человеком, свои дипломы он получал в поте лица своего, посещая вечерние курсы. В те годы, когда он был рабочим, он забыл все, чему его учили дома, поменял свои хорошие привычки на дурные. Фактически он авантюрист, но я поняла это слишком поздно. Если бы ты знала, какой наивной я была! Я не хочу говорить о нем плохо – в конце концов, это твой отец… и все же, если я говорю то, что ты сейчас слышишь, то делаю это из лучших побуждений, я хочу, чтобы ты хорошо усвоила, что, переходя в низший класс, ты обрекаешь себя на катастрофу. Ты не можешь выйти замуж за кого попало.

Черные усы над белыми зубами, высокий лоб, приглаженные черные волосы, смеющиеся черные глаза, тонкие и ухоженные руки, протягивающиеся ко мне: отец. У него трость, гетры и шляпа, которую он часто снимает широким жестом, чтобы приветствовать дам на улице. Каждый раз, когда я встречалась с ним, он был счастлив видеть меня. Очень счастлив. Он глядел на меня, прижимал со смехом к груди, был внимателен к моим движениям, моим словам. Он изучал черты моего лица: «Твой нос, глаза – такие же, как у меня! Ты похожа на меня, волчонок!» И смеялся еще громче. Когда я приходила к нему, ничего другого, кроме меня, для него не существовало. И это меня смущало.