Мари Кардиналь - Слова, которые исцеляют

Из-за этих воспоминаний медицина оставалась для меня связанной с тайной, с сомнительным, но заманчивым удовольствием. И потом, что делала мать с черным набором, с которым не расставалась целыми днями и в котором лежали шприцы, маленький скальпель, пинцеты, ножницы?

Да, действительно, медицина меня привлекала. Но мне больше нравилось быть тем, кто оперирует, нежели тем, кого оперируют. И все же в тот послеобеденный час я была той, которая голой легла на стол, той, которую доктор осмотрел со всех сторон, той, о которой они – мать и доктор – говорили по секрету, после того как отправили меня в комнату ожидания. Мне хотелось подслушать их разговор, но из-за одной мадам, дожидавшейся очереди со своим хилым мальчиком, я не смогла приблизиться к двери и послушать, о чем там говорят. Пришлось сидеть тихо на своем стуле, держа руки на коленях, и не шевелясь созерцать шесть складочек на своих белых перчатках. Но мое внутреннее раздражение и досада из-за неведения, о чем они говорят друг с другом, создали такое напряжение, что я боялась в случае продолжения ситуации издать резкий крик. При этом я знала, что ничего не смогу поделать, чтобы его остановить.

Когда дверь открылась, я вздрогнула так сильно, что доктор спросил меня: «Ты уснула?» Я улыбнулась, кивая головой, чтобы он так и подумал. Я не ответила «да», потому что не могла лгать в присутствии матери.

Мы вышли. Кадер ждал нас внизу у машины. Он снял шапку, подержал дверцу открытой, пока мы садились, и мы поехали на ферму, не проронив ни слова. Мать прервала молчание, лишь когда мы въехали во двор.

– Приходи, будем вместе пить чай, я должна тебе что-то сказать.

Итак, я была там, и мы пили горячий чай маленькими глоточками, глядя на горящий огонь.

– Ты всегда так устаешь, как этим летом?

– Нет, мама, я устаю лишь иногда.

Уже несколько месяцев у меня были головокружения. Казалось, мое тело становилось совсем слабым, легким и падало, падало, падало, а я ничего не могла поделать, чтобы удержать его.

– Знаешь, доктор думает, что ты вскоре станешь барышней, и это то, что причиняет тебе беспокойство. Правда, в этом плане ты отстаешь, это уже должно было случиться. В остальном у тебя отменное здоровье. Все, абсолютно все в порядке с легкими, а это тревожило меня больше всего.

Барышня! Как я могла так сразу превратиться в барышню? Для меня барышнями были взрослые девушки из предпоследнего класса лицея, которые носили чулки и подкрашивались, как только поворачивали за угол улицы Мишель. Они назначали свидания ребятам перед кондитерской «La Princiére» и там кокетничали с ними. Как могла я – вдруг, ни с того ни с сего – стать такой, как они? Я даже не училась в предпоследнем классе. У меня была хорошая успеваемость. Но все же я еще не была в предпоследнем классе, видно, доктор ошибся.

– Ты знаешь, что означает быть барышней? Подружки говорили тебе? Наверняка у некоторых девочек из твоего класса это уже случилось. Я даже уверена, что ты единственная в классе, у которой этого еще нет, ибо, хотя тебе легко дается учеба, в этом отношении ты пока отстаешь.

Я не понимала ничего из того, что она говорила. Я чувствовала ее неловкость, я была в замешательстве: что она хотела сказать?

– Я предполагаю, ты в курсе, что мальчики не рождаются в капусте, а девочки в розах?

По тону ее голоса я понимала, что, произнося эту фразу, она подсмеивалась надо мной.

– Нани иногда говорит, что детей приносят аисты, но я, конечно же, знаю, что это не так. Ты сама однажды мне объяснила, когда жена Бардеда ждала ребенка, что она носит его в животе и что родители заказывают детей. Но я не знаю, как они это делают.

– Это так говорят. Все же ты должна иметь представление об этом.

В моей школе была группа учениц во главе с Югетт Менье, которые развлекались порочными историями на переменах. У меня не было охоты примкнуть к ним. Менье говорила, что парни делают детей собственным краном. Сабин де ля Борд утверждала, что стоит мужчине положить свой палец на ягодицы девушки, как у нее будет ребенок. Другие говорили, что это происходит от поцелуя в губы.

В действительности уже год или два, как я от всех отстранилась, у меня было мало общего с девочками в школе, тем более для такого рода разговоров, так что я не имела точного представления о сексуальности. Это был щекотливый сюжет, чрезвычайно притягивающий и пугающий меня, но я ни с кем об этом не говорила.

Впрочем, все эти вещи были постыдными, и, конечно, речи быть не могло, чтобы я обсуждала их с матерью. Что касается того, быть или не быть барышней, это был вопрос возраста, а я этого возраста пока не достигла.