Михаил Андронов - Антисемитизм в метапсихологических очерках

Человеческая жизнь шире морали, поэтому-то и можно разговаривать с ней языком раковой бластомы и ввести репрессивность ницшеанско-фашистско-большевистского типа культуры. Что общего между швейцеровским «благоговением перед жизнью» и ницшеанской «радостью об уничтожении индивида»? Марксистско-ленинской диалектикой здесь попахивает! Дело не в филантропии, а в разрушающем воздействии Лжи на косное вещество Планеты. Вот это-то Альберт Швейцер прекрасно осознавал. Он — антипод Ницше.

На разрушающее воздействие Лжи указывал и Л. Н. Гумилев, хотя он и не распознал дифференциацию действительных и фантомных исторических событий. Ницшеанская по сути, марксистско-ленинская по форме диалектика — проверенный широчайшей практикой итог (всемирно-исторического значения) преодоления «реликтов одностороннего сознания» с охватом целостности бытия.

«Сознательно» манипулируя сообщающимися сосудами «благоговения перед жизнью» и «радости об уничтожении индивида», она нарушила естественный баланс двух самых главных влечений человека и природный способ установления этого баланса в социуме.

ГУЛаг, экономические и экологические бедствия бэдленда — не природные феномены, а результат этого нарушения.

Не лучше ли такую «сознательную» манипуляцию доверить бессознательной Природе?

Приравнивание Добра к Злу без убедительных природных оснований для этого за пределами узкой полосы свободного волеизъявления человека (от «благоговения» до «уничтожения») равнозначно приравниванию Лжи к Истине.

Эта диалектика — хорошая лазейка для «сознательного преобразования (бессознательной) Природы» и новых «нерепрессивных» культурных ренессансов, будущие жертвы которых для переживания бытия во всей его полноте уже сейчас готовы довольствоваться суррогатами сублимации смерти.

Они не знают еще, что сублимации смерти не бывает! Низкая избирательная способность мощного либидо, стремящегося к разрешению, часто объясняет невзыскательность к достоинству объекта для его изживания. Применительно к обычному либидо индивида — сексуального, а к массовому десексуализированному — объекта временной фиксации — и делает фактор времени особенно важным. В обоих случаях — краткое по времени обнуление репрессивности культуры.

Ширина полосы тождественности Добра и Зла (полосы свободного волеизъявления человека) находится в обратно пропорциональной зависимости от ширины границы, разделяющей жизнеутверждающие и танатальные влечения социума в его десексуализированном либидо и в прямо пропорциональной — с увеличением влечения социума к самоистреблению, вызванном инстинктом декаданса 25 25 Спроецированное на евреев собственное предчувствие Ницше катастрофы надвигавшегося ХХ в. Для упрощения понимания социальной ипостаси Танатоса можно оставить ей это ницшеанское название. .

Пределы изменения культурного и внекультурного представительства Природы в бессознательном и определяют ширину разделяющей границы. Когда уровень десексуализации достаточен для компенсации «язв культуры», возникающих в мужской фазе, и мал в женской для перехода в фазу танатальной дискретности, можно уверенно вести речь о свободе совести. В этом — сакраментальный смысл отсутствия окончательного воплощения Богооткровенной истины в иудаизме. Графическая интерпретация феномена дана в работе [2]. В точке генезиса еврейского бессознательного ( максимальная репрессивность ) ширина разделяющей границы — предельно возможная из-за отсутствия Танатоса [1]. Вот почему ни один еврей, поставленный Б. М. Парамоновым под знамена «еврейского философа» Ницше (кроме самого знаменосца), указанную ширину границы в сторону Зла (танатальных влечений) не преступил. К Шестову, Эренбургу, Швейцеру, как и к их библейскому прототипу Иосифу, тяготеет и Пушкин, сказавший все, когда нельзя было говорить ничего! Угодил только в ссылку! Не в Бастилию же! Еврей — в ментальности, русский — в судьбе. Если уж собирать фамилии выдающихся евреев под знамена этого «еврейского философа», то зачем же обходить вниманием фамилию главного знаменосца и воплотителя его идей «во всей полноте бытия»? Для «вящего анализа»? Где притаилась базаровская «Царевна-лягушка», у десексуализированного Ницше искать не надо. Она лежит на поверхности. Ясно, «радость об уничтожении (какого) индивида» для Ницше будет особой! Бога! Но, чтобы обожиться, убитого Бога нужно съесть! Вот почему христианский евхаристический каннибализм его не устраивает. Ему нужен настоящий, за первичной тотемической трапезой! По части же человеческих жертвоприношений можно отметить, что они были сознательными (без кавычек) попытками уклонения от хаоса самоистребления. До понимания серьезности переживаемых праисторическими людьми проблем ни Ницше, ни Юнг, ни Палья не доросли. Казнь Спасителя — запоздалый феномен из той же обоймы, заменивший обряд обрезания Его Жертвой. Толкование Фрейдом обряда обрезания должно быть дополнено в этой связи заменой реальных человеческих жертвоприношений символическими. Но символические Ницше также не устраивают. Ему нужно созерцание первобытных, реальных, но в новых исторических масштабах! Вся философия Ницше (кроме метафорической символики) ничем не отличается от философии преступника, бессознательно чувствующего свою вину. Отсюда и самоидентификации с Христом («Се Человек», «Распятый») в эпистолярном наследии этого (сверх) человека и антихриста. 26 26 Очерк «Бледный преступник» в «Так говорил Заратустра» очень примечателен.