Михаил Андронов - Антисемитизм в метапсихологических очерках

Пошел процесс деперсонализации личности, пока она не «растворяется во мгле, сливаясь с нею как вода с водою». Понимает ли «воительница» [7. С. 246 — 247], что от призраков «обманывающих глаз» до Холокоста — рукой подать? Возможен ответ: в Америке может произойти все, что угодно, но в одном можно быть уверенным, что Большой каньон не будет превращен в Бабий яр или в концлагерь. Но во всей полноте бытия концлагерю найдутся и другие эквиваленты. Копошась в мусорном бачке, конечно, трудно представить себе такие эквиваленты в своей, не говоря уже о более высокой, цивилизации. «Воительницы» в сочетании с рецепиентами вэлфера, естественно, не способны ни к сублимации, ни к вытеснению либидо, и их широкое распространение может дать на этот счет пищу для размышлений.

По ту (и по эту) сторону Атлантического океана они пишут не для «вящего анализа». Ну вот — скажет читатель — охота на ведьм! Есть, конечно, такой грех. Но грех небольшой, как не велики средства, которыми можно остановить массовый психоз. Против массы не попрешь, а против ее выразителей, ищущих семиотику для танатальных влечений, и приватных средств психоанализа достаточно. Ведьма-то не со штепселем, а с мечом! [7. С. 245]. Фрейд усмотрел бы здесь гигантский психический регресс взрослого интеллигентного человека к ранней инфантильной фазе. Но мы на нем останавливаться не будем. Отметим только, что пролонгация любых инфантильных психических потребностей в интеллектуальную сферу выносит смертный приговор жизнеутверждающим влечениям социума. В эру массовых коммуникаций персонифицированность этих потребностей значения не имеет. Юнгианка Палья — не лучшая компания для выхода в сверхлюди через заигрывание с ницшеанским инстинктом декаданса.

Авторы бессознательных метафор либидо (художники — по преимуществу сублимированного сексуального, мифотворцы — десексуализированного) были поглощены своими идеями нередко до полного самоотвержения. У них эти метафоры — нечаянный побочный (а по существу главный) результат их деятельности. Подавляющее большинство из них ни о каком либидо и не слыхивало. Автор же сознательных метафор (от «астрально-метеорных» до персонифицированных) — Юнг — знал, что, браконьерствуя ими на обширном апокрифическом материале Фрейда, он сорвет бурные аплодисменты у неразборчивой публики. Эти аплодисменты гремят и по сей день. К несчастью, даже у Б. М. Парамонова! К научной новизне художественные клише-метафоры Юнга имеют такое же отношение, как и бурные аплодисменты, а к мифотворчеству пассионарной публики, включая фашизм… — пусть оспорит меня читатель, если он не поэт-романтик, разумеется. Идее такой дискуссии не уступила бы и другая — рассмотрение вопроса в музыкальных аллюзиях. Имею в виду не убогое бормотание Ницше о рождении трагедии «из духа музыки» [9], а аннигиляцию природных психоаналитических конструкций: мажора (трансформированный в нарцистический либидозный приток) и минора (загрузка психического аппарата от либидозной утраты). Вот из какого десексуализированного «духа музыки» («по ту сторону» тональности) рождаются не художественные, а действительные трагедии. История ХХ в. — достоверное тому свидетельство. Музыкальное отображение десексуализированного либидо оказалось строже и выразительнее вербального.Шенберг — музыкальное кристаллографическое описание бессознательного маточного раствора Ницше. Последователям этого «музыкального» Ницше в постмодернизме несть числа. В отличие от вербальных юнгианских последователей они — только более строгие представители феномена 24 24 «Черный квадрат на белом фоне» Малевича — более грубый, но тот же феномен — аннигиляция колориметрических характеристик. . Вредоносность их существенно ниже, чем вербальных из-за отсутствия у них (и в музыке вообще) клише-метафор — универсальной основы социальной художественной фантазии. Повсеместное отторжение психоанализа в его «ортодоксальной» форме — признак широчайшей мифологизации современного гуманитарного мышления.

Сама постановка этого вопроса вызовет отторжение как от «ортодоксального фрейдизма». В лучшем случае — снисходительно небрежную улыбку. Но основа его решения — крах любых гуманистических иллюзий.

Альберт Швейцер идет от Ницше? Разве он считал себя «сверхчеловеком»? Социально спроецированный идеализм Ницше, требующий человеческих жертвоприношений, — это строма, служащая идеологическим обеспечением раковой бластомы. В ней ведь тоже жизнь! Да еще какая! Только ницшеанская! Нерепрессивная! В сообщающихся со смертью сосудах! Ведущая к тотальной гибели! Ее инфантильные клетки не способны воспринять репрессивность культуры, предъявляемой организмом к больному органу. Для нее и необходимо преодоление моральных установок как «реликтов одностороннего сознания».