Доминик Гийо - Люди и собаки

Таким образом, мы в очередной раз мы убеждаемся в том, что изучение животных представляет особенный интерес в контексте исследований, направленных на изучение самого человека. В данном случае оно привлекает наше внимание к важной составляющей лингвистического взаимодействия между людьми, которую часто не принимают в расчет. Изучение общения человека с животными способно опровергнуть распространенные представления о коммуникации как о простой передаче сообщений от передающего к принимающему, в корне меняя саму схему, на которой основана данная парадигма. Оно заставляет задуматься о том, что разговор с другим человеком служит нам не только средством передачи сообщения собеседнику: в равной мере он может быть — явным или скрытым — инструментом для разговора с самим собой, способом внутреннего самовыражения. Таким образом, вполне возможно, что сообщение, посланное одним человеком другому во время беседы, проходит не две, а три инстанции. Кроме передающей и принимающей стороны в действие вступает третий, не слишком заметный участник: отправитель сообщения сам становится его первым слушателем и получателем.

На самом деле большая часть аргументов, приведенных в этой главе, подтверждает, что качества, на которые принято ссылаться для того, чтобы подчеркнуть отличительные особенности взаимодействия человека с животным, — амбивалентность чувств, гибкие обязательства, часто возникающие недоразумения, общение в стиле монолога — в разной степени находят свое отражение и в общении людей между собой. Добавив к этому доводы, изложенные в предыдущих главах, мы получим следующий вывод: между человеком и животным возможно существование самых настоящих социальных связей. Иными словами, есть все основания говорить о том, что во взаимоотношениях человека и животного участвуют два активных партнера.

Представление о том, что такие отношения построены на взаимодействии между субъектом с одной стороны и вещью — с другой, кажется малоубедительным. Признание данного факта дает основание предположить существование обществ смешанного типа, то есть самых настоящих социумов, членами которых являются представители двух разных видов: человек и собака.

В одном небольшом отрывке философ Эммануэль Левинас так говорит о бродячем псе, которого он встретил, находясь в нацистском плену:

…мы звали его Бобби — экзотическим именем, какое и положено любимой собаке. Он появлялся на утренних поверках и ожидал нашего возвращения, весело прыгая и лая. Для него — это неоспоримо! — мы были людьми. Пес, узнавший переодетого Одиссея по его возвращении домой — был ли он родствен нашему? Нет, нет! Там была Итака, была родина. Здесь — бездомность. Последний кантианец нацистской Германии, не имевший разума, необходимого, чтобы придать универсальность максимам своих порывов, наш пес был потомком псов Египта. И его дружеский лай — его животная вера — зародился в молчании его предков с берегов Нила [93] Перевод с фр. Г.П. Вдовиной. Отрывок из русского издания книги: Левинас Э. Избранное: Трудная свобода. М.: РОСС-ПЭН, 2004. С. 455. (Прим. пер.) .

На фоне тяжелых воспоминаний о человеческой трагедии, пережитой узниками нацистских лагерей, в этом фрагменте автор описывает трогательный эпизод из жизни пленных. Бездомный пес предстает здесь в образе гораздо более необычном и глубоком, чем во многих других текстах, посвященных взаимной привязанности между животным и человеком. Особую значимость этому псу придают вовсе не человеческие качества, которые часто приписывают собакам. Наоборот, Левинас напоминает нам о различиях между человеком и его лучшим другом, которого он представляет здесь как существо, полностью подчиненное своим неосознанным стремлениям. Собака — это друг в силу веры, накрепко связанной с инстинктами. Несомненно, пес важен здесь не сам по себе, он служит скорее символом. Образ бездомного пса ярко подчеркивает всю глубину морального падения нацистской Германии, где последним кантианцем можно признать только собаку.

И все-таки, несмотря на дистанцию, которая, по мнению Левинаса, разделяет нас с животным, философ замечает в собаке одно очень важное качество: «Для него — это неоспоримо! — мы были людьми». Отталкиваясь от данного наблюдения, попробуем зайти чуть дальше, может быть, даже дальше, чем это было бы допустимо с точки зрения самого Эммануэля Левинаса. Можно сказать, что одна эта фраза открывает один из важнейших аспектов наших отношений с животными: совсем не обязательно — а иногда даже и недостаточно — быть человеком, чтобы признавать людьми всех представителей нашего вида и относиться к ним как к людям. Некоторые люди этого не делают; но это делают некоторые собаки. Важность этого аргумента состоит еще и в том, что в полемике относительно самой возможности существования истинных социальных связей между человеком и животным он позволяет отказаться от традиционной риторической стратегии. Чаще всего подобного рода полемика строится вокруг вопроса о близости животного к человеку. Причем обе дискутирующих стороны молчаливо соглашаются с тем, что вероятность формирования социальных связей тем выше, чем в большей степени подобны между собой разум и поведение потенциальных участников взаимодействия — в данном случае человека и животного. Таким образом, по мнению как сторонников, так и противников гипотезы существования антропо-зоологических социальных связей, существенные различия между участниками взаимодействия служат аргументом в пользу того, что такие связи маловероятны.