Лариса Пыжьянова - Разделяя боль. Опыт психолога МЧС, который пригодится каждому

Например, одна женщина винила себя за то, что не удержала мужа, который погиб в авиакатастрофе: «Я же чувствовала, что не надо лететь, если бы я его попросила остаться, он бы не полетел. Это я виновата в его гибели».

В той же катастрофе была вторая женщина, у которой тоже погиб муж. Свое чувство вины она формулировала совсем по-другому: «Как я могла сидеть в парикмахерской в тот момент, когда он погибал, болтать с подружкой?! Я даже ничего не почувствовала».

Чувство вины как составная часть горя — это то, на что психологи обращают очень большое внимание, потому что с ним надо работать сразу, в первый момент, в первые часы, дни, когда произошла трагедия. Тогда его легче купировать.

Это самое разрушительное, самое деструктивное чувство, которое может настигнуть человека, переживающего потерю. Ведь объективно он ни в чем не виновен, он никак не мог повлиять на трагедию, остановить ее. Есть то, что не подвластно нашему контролю, это надо просто принять. Иначе можно так и не научиться нормально жить дальше.

Мучимые чувством вины люди уходят в психосоматику, спиваются, начинают употреблять наркотики, чтобы заглушить в себе невыносимое переживание: «Это я виноват, я мог сделать и не сделал, я мог спасти и не спас».

Чувство вины возникает, когда мы пытаемся вернуть контроль над этим миром и происходящими событиями. Поэтому важно донести до человека, что у нашей ответственности есть границы: где-то ты можешь подстраховать и помочь, а где-то нет. Важно перевести это чувство в сожаление.

Бывает, что чувство вины переходит в патологическое горевание. В моей практике был такой пример: за консультацией обратился мужчина, у которого погиб единственный сын — взял у друга мотоцикл и разбился. Мужчина винил себя в смерти сына, потому что запретил ему брать свою машину. Он говорил очень эмоционально: «Сын не то чтобы как-то серьезно разбил мою машину, но я тогда по-настоящему взбесился! Я наорал на него, сказал, что мне это надоело, что он только гадить умеет, а сам еще ни копейки в дом не принес! Он ответил, чтобы я подавился своей машиной, хлопнул дверью и ушел. А через девять дней погиб. Мы так и не помирились. И теперь меня гложет мысль, что он умер, думая, что я машину пожалел! А я за него боялся! Он гонял на ней! Я так и знал, что это плохо закончится — или сам разобьется, или убьет кого. Вот он и разбился. А я не могу теперь жить. Я перестал спать. Всю ночь с ним разговариваю, доказываю ему, что уберечь хотел! Не уберег».

Чувство вины, с одной стороны, может спасти, если это голос совести (как это бывает, например, с людьми, искренне раскаявшимися в совершенном преступлении), а с другой стороны, может человека разрушить, если он берет на себя вину за то, что выше его. Да, мы способны как-то влиять на жизнь своих детей — стараемся помочь, поддержать, научить, посоветовать, предостеречь. А принимать или не принимать нашу помощь и советы — это уже их выбор. И они имеют на это право.

Мужчина думал только о последних днях жизни сына, о ссоре, но ведь перед этой ссорой была вся жизнь! Их общая жизнь с радостями и печалями, огорчениями и победами. Очень часто после смерти близких мы осознаем, что не додали им своей любви. Имея ее в душе, не смогли донести и выразить в нужный момент. Но никогда не поздно сделать добро в память о них.

Митрополит Антоний Сурожский в книге «Смерть: уходящие и остающиеся» рассказывает удивительную историю:

«Несколько лет назад во Франции я встретил пожилого человека восьмидесяти с лишним лет. В разговоре он сказал мне: „Я хочу попросить вашей помощи в одном деле. Когда мне было двадцать лет, я был влюблен в девушку. Мы оба сражались в составе Белой армии, и во время одного из сражений я убил ее“. Конечно, он сделал это ненамеренно: во время перестрелки она внезапно высунулась, и он нечаянно застрелил ее. И он говорил: „Всю жизнь с того момента я не могу найти покоя. Я не только оборвал, обрубил жизнь, которая только расцветала, была так полна надежды, радости, ожидания, я не только убил девушку, которую любил всем сердцем и которая любила меня и собиралась выйти за меня замуж, но все последующие шестьдесят с лишним лет я чувствовал, что не могу искупить эту вину, теперь я уже не могу рассказать ей о своей боли“.

Я спросил его, что он делал на протяжении всех этих лет. Он ответил, что делал все, что только ему могли посоветовать: молился об упокоении ее души, исповедовал свою вину, получал разрешительную молитву, совет священника, причащался, давал милостыню и просил людей молиться о ней и о нем — но так и не обрел покоя. Тогда я сказал ему то, что не готовил заранее, но что вспыхнуло в моем уме, в моей душе.